За зелеными эвкалиптами
В берег бьет многотонная тяжесть.
Как Василий Буслай за калиткою,
Выкобениваясь и куражась.
Просит маменька: — Брось дреколье,
Час не ровен, и голову снимут.
Кровь, болезный, польется рекою,
Грудь разрежут и сердце вынут.
Говорила тебе, что брага
Слишком долго была в бочонке,
Говорила, что пить не надо,
Что она не от бога, от черта.
Не послушался, простофиля,
Не считаешься ты со вдовою,
Люди добрые пьют из графина,
Ты — из братины с ендовою.
Ну, уймись, ну, поди на постелю,
Я прошу тебя Христом-богом.
— Не замай меня, я поспею
Похрапеть за твоим порогом.
Не тесни моей волюшки вольной,
Ты не смей надо мною глумиться,
Я оплечьем и поступью воин,
Мне подраться, как бабе умыться!
— Вася! Васенька! Свет Буслаич,
Ты в годах уже, ты почтенный.
— Что ты, мамка, все попусту лаешь,
Вон какой твой сынок буйно-пенный!
Сквозь намокшие ветви деревьев
Проступает рассвет рябоватый.
Вижу море в стальном оперенье,
Вижу витязя в серых латах.
Чуть знобит мои голые плечи,
Я стою и дышу озоном.
Вольный Новгород так далече,
Море — вот оно, под балконом!
1969
* * *
Когда светало, что-то мне взгрустнулось
Над сизым дымом медленных ракит.
Во мне Россия старая проснулась,
А новая давно уже не спит.
Я подошел к окну. Над полем росным
Подраненным крылом восток алел.
Задорожил я очень нашим прошлым,
Я им, как черной оспой, заболел.
И выплыло вчерашнее застолье,
Причалило подобно кораблю.
Меня пытал молоденький: — За что я,
Скажите мне, Россию так люблю?!
Он спрашивал доверчиво и тихо:
— Ты счастлив? — А глаза сверлят сверлом,—
Почем ты покупал, отец, фунт лиха?
— Ох, дорого!
— Не плачь, мы все вернем.
Его глаза пророчески горели,
Был молод он и добрым сердцем чист.
Он доложил мне: — Я уж две недели,
Уж две недели ровно — тракторист!
Сидели пожилые хлеборобы.
Что ни Иван, то пахарь, то герой.
Ни зависти в сердцах у них, ни злобы,
И слово простодушья — их пароль.
Мне нравилось застолье трактористов,
Собранье трудовых, российских плеч.
Здесь каждый, как оратор, был неистов
И каждый что-то силился изречь.
— Мы русские! — сказал который старше,—
Мы честные, не любим хитрецов.
А мускулы у нас играют с каши,
А головы свежи от огурцов.
— Вот ты писатель, — кто-то начал слева,—
Я «тыкаю» тебя, но ты прости.
Как думаешь, мотор без подогрева
В мороз и ветер можно завести?
О, сколько было милого лукавства,
С какой ехидцей нервничала бровь.
И сердце мне подсказывало часто:
— Ты не тушуйся, сам вопрос готовь!
— А что такое поле Куликово? —
Спросил и я. — Ответ мне можешь дать? —
Смутился тракторист: — Ты нам толково
Все объясни, тогда мы будем знать!
И замолчали пахари-коллеги,
И я взорлил над праздничным столом.
И зазвучало слово «печенеги»
Над пахотным воронежским селом.
Как слушали они мои рассказы!
Забыли водку, пиво, холодец,
С каким трудом мы за полночь расстались,
Как был в ту ночь един союз сердец!
Стою я под бессонными часами
И слушаю неровный пульс секунд.
История! Творим тебя мы сами,
И пахари теперь твой хлеб пекут!
1969
Стихи о Пушкине
1
В сосуде сирень отцвела керамическом,
Не радует сердца увядший букет.
Во мне, как болезнь, повторились хронически
Печаль и сознанье, что вечности нет.
И я процитировал вслух Гераклита,
Раздвинув нежнейшее общество трав.
Откликнулись глухо могильные плиты:
— С философом спорить не будем: он прав!
Ну, чем от печали подобной лечиться?
Лекарство найду и придумаю вмиг.
В шкафу моем есть несмолкаемо чистый,
Звенящий, целящий российский родник.
Не вянет собрание пушкинских строчек,
Несметное золото в этой горе.
Мне Пушкин как вечная молодость почек,
От них постоянно весна на дворе!
2
Осень накидала медяков
Самого последнего чекана.
Пью за пламень пушкинских стихов
Из хрустально-тонкого стакана.
Как любил он осень. Как болел
Красотой пылающего леса.
Как он Родионовну жалел,
Вот тебе и барин и повеса!
Он любил осенний снег и грязь,
На ходьбу менял часы уютца.
Сапогами в лужу с ходу — хрясь!
И идет, и только кудри вьются.
Пушкин! Пушкин! Золото и медь,
Взмах орлиный, дикий рев Дарьяла.
Хватит одного, как ты, иметь,
Чтобы красота не умирала!
3
Сквозь толщу времени былого,
Сквозь посвист хвои, шум берез,
Я вижу Пушкина живого
Во весь его могучий рост.
Он не именьем управляет,
Он не в помещичьем дому,
Он добрым молодцем гуляет
И казакует на Дону.
Он у казачек в Оренбурге,
Он с ямщиком в глухой степи.
С ним откровенничают пурги:
— Нам тяжело, и ты терпи!
Он во дворце у Николая.
— Ты где бы был? — пытает царь.
Что думает, он не скрывает:
— Я был бы с ними, государь!
Неслыханная дерзость, смелость
Царю в лицо сказать о том,
Что в нас в семнадцатом запелось,
Что к нам ко всем пришло потом!
1969