Корр.: Когда ты встречаешься с человеком, речь которого ограничена лишь жаргоном…
ИК: Так это же хорошо! Сразу понимаешь, чего такой человек стоит. Страшнее, когда лексика ограничена литературно- или научноподобными фразами, когда человек начинает прикрываться выражениями типа: «Мы у себя последовательно осуществляем взятый курс на демократизацию норм общественной жизни…»
Вопрос: Ставите ли вы целью своего творчества привлечение молодежи к размышлению или вы работаете на чувства людей? (P. Дисбар, г. Свердловск.)
ИК: Мы живем в самом сердце нации, которую никто по степени метафизичности не превзошел. У нас бывает только да — нет, черное — белое, чувства — разум. Если есть разум — нет чувств, если есть чувства — нет разума. Если рабочий, то не крестьянин, если крестьянин, то не рабочий. И это в государстве, которое исповедует диалектическую философию. Я пишу стихи. Есть содержание, которое воздействует на разум, и есть эмоциональное поле, которое воздействует на чувства.
Вопрос: Нужно ли начинать сочинение песен на английском языке для выхода на международную арену? (А. Байков, студент, г. Куйбышев.)
ИК: Если просто переводить на английский язык уже готовые тексты, думаю, это будет еще непонятнее для западного слушателя, чем звучание на чистом русском. Почему? В силу нашей культуры намеков, культуры эзопова языка. В силу иного устройства и организации материала. В силу иного мировосприятия. Если писать по-английски о каких-то третьих проблемах, независимых, назовем их так, я не очень представляю, что это за проблемы. К тому же здесь есть реальная опасность раствориться в космополитизме в самом дурном смысле и потерять полностью свое лицо. Я бы с такой легкостью и уверенностью, как это делает Борис Гребенщиков, не взялся написать песню на английском. Здесь есть определенная доля недомыслия: утверждаться на рынке, не зная, что этому рынку сказать. Может быть «зажатость» рамками родного языка. Невозможность интегрироваться с мировой масс-культурой нас еще сохраняет, делает самобытными, определяет положительные качества нашей музыки для того же западного слушателя. Козьму Пруткова можно перевести на какой-нибудь язык? Конечно, можно. Слово в слово. Станет он понятным англичанину или французу? Да никогда в жизни!
ВБ: В Финляндии мне пришлось общаться на английском, и я вынужден был читать английскую литературу. Начал читать Джерома. По-русски я понимал там все, но это не было так смешно, как на языке оригинала, в котором я половину не понимал. Просто чувствуешь, что существует определенная нить, и она наматывается на каждое слово, каждую фразу — и уже снежный ком веселья.
ИК: Можно перевести советскую рок-песню, но для западного зрителя впечатление будет такое, какое мы получаем, читая китайскую поэзию: запах цветов чувствуешь, но через ограду сада не перелезешь.
ВБ: Я считаю русский достаточно международным языком. Песни, которые сочиняет советский человек, должны исполняться на русском.
Корр.: Как вы думаете, чем рождено прямо-таки навязчивое желание некоторых музыкантов утвердить себя на мировом рынке?
ИК: Оно вызвано не только дешевыми корыстными побуждениями, часто это объясняется стремлением, допустим, иметь хорошую звукозаписывающую и звукопроизводящую технику, которая может быть приобретена только, скажем, в Милане. Но нельзя исключать и животно-корыстные интересы. Представлять всех в рок-музыке ангелами — это смешно, там такие же люди, с такой же «завидухой» при виде проезжающего мимо «мерседеса».
Вопрос: Вам не кажется, что ваша музыка для 14–18-летних, а тексты для 18–28-летних (14-летний вряд ли поймет, в чем суть композиций «Рвать ткань», «Эта музыка» и др.). (В. Чернышев, 23 года, г. Молодечно Минской обл.)
ИК: Если музыка и текст расходятся именно по такому возрастному диапазону, значит, все нормально: 18-летний человек одинаково хорошо воспримет и то и другое, а добиться понимания 18-летних не так уж просто.
ВБ: B нашем случае не имеет смысла отдельно говорить о текстах, отдельно — о музыке, так как тексты, которые мы поем, — это не поэзия; а музыка — это не музыка по большому счету, а всего лишь иллюстрация к текстам. А каким образом из эрзац-поэзии и эрзац-музыки рождается нечто, эрзацем, надеюсь, не являющееся, здесь судить не нам, а мудрой критике. Если же слушатели считают, что музыка только для 14-летних, значит, мы сделали плохие иллюстрации к тексту. И ничего более.