После того как муж постиг, по признанию самого святого, что мир был населён только призраками, ибо юноша видел призраки; после того как кажущийся мир юноши исчез для мужа, — последний уже находится в действительном, не зависимом от юношеских иллюзий мире.
И вот, следовало бы сказать так: Я беру мир таким, каким он существует независимо от меня, в том виде, в каком он принадлежит себе самому (сам «муж берёт» — см. стр. 18 — «мир таким, каков он есть», а не как ему заблагорассудится), прежде всего как Мою несобственность (Моей собственностью он был до сих пор лишь как призрак), — я отношу Себя ко всему, и лишь постольку отношу всё ко Мне.
«Если я как дух оттолкнул от себя мир с глубочайшим к нему презрением, то как собственник Я отталкиваю духов или идеи обратно в их суетность. Они не имеют больше власти надо мной, подобно тому как над духом не имеет власти никакая «земная сила»» (стр. 20).
Мы видим здесь, что собственник, штирнеровский муж, немедленно вступает, sine beneficio deliberandi atque inventarii{78}, во владение наследством юноши, состоящим, по его собственным словам, из одних лишь «бредовых фантазий» и «призраков». Он верит в то, что в процессе превращения из ребёнка в юношу он действительно справился с миром вещей, а в процессе превращения из юноши в мужа справился и с духовным миром, что он как муж носит теперь в кармане весь мир и ему больше не о чем беспокоиться. Если, — как он болтает вслед за юношей, — никакая земная сила кроме него не имеет власти над духом, и, значит, дух есть высшая сила на земле, — а Он, муж, покорил себе этот всемогущий дух, — то разве он не достиг полного всемогущества? Он забывает, что он разрушил только тот фантастический и призрачный образ, в который облеклись мысли — «отечество» и т. д. — под черепом «юноши», но что он даже ещё и не затронул этих мыслей, поскольку они выражают действительные отношения. Он ещё весьма далёк от того, чтобы стать господином мыслей, — он пока оказался только в состоянии приходить к «мыслям».
«Теперь, скажем мы в заключение, пожалуй, ясно» (стр. 199), что святой муж привёл свою конструкцию возрастов к желательной для него и предустановленной цели. Достигнутый результат он излагает в положении, представляющем собой призрачную тень, которую мы сопоставим сейчас с её утраченным телом.
Единственное положение, стр. 20.
«Ребёнок был реалистичным, он находился в плену вещей мира сего, пока ему не удалось мало-помалу проникнуть за самые эти вещи. Юноша был идеалистичен, его воодушевляли мысли, пока он не поднялся с трудом до уровня мужа, — эгоистического мужа, который распоряжается вещами и мыслями по своему произволу и свой личный интерес ставит выше всего. Наконец — старец? Но об этом Я ещё успею поговорить, когда сам состарюсь».
Владелец этой, приобрёвшей самостоятельное существование, тени.
Ребёнок был действительна в плену у мира своих вещей, пока ему не удалось мало-помалу (взятая напрокат мошенническая подделка развития) оставить эти самые вещи позади себя. Юноша был фантастичен, лишён мыслей от избытка воодушевления, пока его не низвёл с этого уровня своей работой муж, эгоистический бюргер, которым вещи и мысли распоряжаются по их произволу, потому что его личный интерес ставит всё выше него. Наконец — старец? — «Что мне до тебя, жено?»
Вся история «Жизни Человека» сводится, таким образом, «скажем мы в заключение», к следующему:
1) Штирнер берёт различные ступени жизненного процесса только как «самообретения» индивида, причём эти «самообретения» всегда сводятся к определённому отношению сознания. Различие сознания составляет здесь, таким образом, жизнь индивида. До физического и социального изменения, происходящего с индивидами и порождающего изменённое сознание, Штирнеру, конечно, дела нет. Поэтому у него ребёнок, юноша и муж всегда находят мир уже заранее готовым, — подобно тому как и себя «самих» они только «находят»; а чтобы вообще что-нибудь могло быть «найдено», — для этого они решительно ничего не делают, об этом они нисколько не заботятся. Но и само отношение сознания понимается не надлежащим образом, а лишь в его спекулятивном извращении. Поэтому-то все эти образы и относятся к миру философски — «ребёнок относится к миру реалистически», «юноша — идеалистически», муж — как отрицательное единство обоих, как абсолютная отрицательность, что и высказано в вышеприведённой заключительной фразе. Здесь раскрывается тайна «Жизни Человека», здесь обнаруживается, что «ребёнок» есть только переряженный «реализм», «юноша» — только переряженный «идеализм», «муж» — только переряженная попытка разрешения этой философской противоположности. Это разрешение, эта «абсолютная отрицательность», получается, — как это ясно уже сейчас, — только благодаря тому, что муж слепо принимает на веру иллюзии как ребёнка, так и юноши, и тем самым верит, что он справился с миром вещей и с миром духа.