— Ты помолчи. Не против тебя смех.
— Так хоть бы и против вас, Илья Миронович, с какой же стати!
— Наш народ без смеха и плюнуть не умеет. Гляди-ка, уговорила, ведет! Запевайте, дочки!
Фрося повела глазами на своих и запела. Песня не сразу наладилась. Жуков морщился. А от берега уже шел Забельский, сопровождаемый Таней и каким-то незнакомым горняком.
Забельский издали погрозил кулаком:
— Жуков, ты что, налево работаешь? Подряд взял втихую? Ставь магарыч, а то в газете пропишу!.. А поют-то ему, поют как! Вот же, старый чорт, сумел устроиться… Ну, смотри, какой комбинатор!.. И никому ни слова!
Весело шумя, все трое гурьбой поднялись наверх.
— Садитесь, друзья дорогие… Певцова, усаживай, знакомь. Отбой, дочки! Вот они, мои орлицы ясные, любуйтесь! Какой дом подняли! По случаю отъезда сдаю женотдел. Сдаю, сдаю… И мысль у меня явилась, — Илья Миронович обратился к Забельскому, — хотел вот с тобой посоветоваться, тебе бы, Павел Иваныч, и возглавить. Горный мастер, коммунист яркий, человек хороший… Берись! От всей души прошу и умоляю!
— Берись, Павел Иваныч! — поддержал незнакомец. — Поддержим!
Забельский, не ожидавший такого исхода дела, растерянно развел руками.
— Или имеешь что против? Говори открыто.
— Величать сейчас будем! — пронзительно прокричала Таня. — Фрося, Катя, давайте величать нового шефа!
Забельский, краснея, встал и долго не мог установить тишину.
— Тут, товарищи, два вопроса, — сказал он нехотя, будто каясь в чем-то. — Так сказать, две линии… Шефство — это без спору. Но что до меня — не выйдет. Погоди, дай досказать. Я б, Илья Мироныч, с радостью. Но вы только, девчата, не бейте меня, — он шутливо прижал руки к груди, — я ж две недели вас догонял со Столетовой… и перегнал…
— Вы?! — Таня выскочила вперед. — Это, значит, вы нам все пятки пооткусывали?
1948
Хлеб жизни
— Это не нас ли встречают? — вглядываясь в дальний, теряющийся у горизонта конец шоссе, недоуменно произнес водитель «победы» и мельком взглянул на пассажирку, сидящую рядом с ним. То была кандидат в депутаты, известная в этих местах мастерица высоких урожаев Анна Максимовна Птицына, невысокая, худощавая и, судя по зоркому взгляду ее серых, все время напряженных глаз, горячая нравом.
— Меня? — забеспокоилась она и быстро обернулась к сидящему на заднем сиденье. — Товарищ Бучма, а товарищ Бучма!
Второй секретарь райкома, с полчаса как вздремнувший, — он не спал вторые сутки напролет, — пробурчал, не раскрывая глаз:
— Да-да… как же… — Но тотчас проснулся и обеспокоенно взглянул на дорогу, где, сливаясь с серыми тонами неба и земли, смутно угадывались люди.
— Точно, точно. Это нас встречают, — еще без всякого отношения к событию, не одобряя и не браня, установил он. — Это же верхнезапрудские школьники… — И только сейчас проснулся по-настоящему. — Вот же самовольщина, скажи пожалуйста! — рассердился он вслед за тем. — Вчера еще был у них и все объяснил — и что собираемся в Доме культуры, и что в три часа ровно, и что прибыть всем на машинах, — а они!.. Вот же партизаны, честное слово!
Кандидат в депутаты взглянула в щиток «победы» — часы показывали около двенадцати — и перевела глаза в сторону от дороги.
День был на редкость плох. Разгонистый ветер, крепчавший с рассвета, забелил лужи в колеях и приклеил к дороге сухие клочья перекати-поля, вихры соломы и грязные стружки, занесенные бог знает с какой далекой колхозной стройки.
Горизонт с утра синел, набухал, грозил снегопадом, а сейчас был иссиня-черен, точно там, вдали, уже давно стояла глухая ночь. Поветривало как следует. Холмики гравия по краям дороги, голые сады, широкие полосы паров за ними и скирды сена у горизонта были одного темно-коричневого, земляного тона и казались вылепленными из грязи.
Даже зеленые пространства дружно взошедших озимей, полузапорошенных осенней пылью и первым снежком, были сейчас белесо-зеленоватыми, с коричневым, земляным налетом.
— А школьников-то вы напрасно, товарищ Бучма, пешком пустили, — сухо сказала Птицына.
— Что ж теперь делать, Анна Максимовна! Это знаете, почему они в степь вышли? Первыми приветствовать. А как же! Ребят-то не пригласили на встречу, вот они и надумали по-своему…
Водитель машины, зрение которого было лучше, чем у его пассажиров, заметил Бучме:
— А тут, Евгений Андреевич, не только школьники. Я и взрослых замечаю.
Бучма пошевелился, ничего не ответив. Пусть уж, что будет, то и будет! Но Птицына, которая умела и любила выступать по-писаному, с цифрами, была крайне раздражена. Она выступала уже и третьего дня, и вчера и очень устала от этого непривычного и, главное, на редкость утомительного занятия, — а ей предстояло говорить и сегодня, и завтра, и она все время беспокойно думала об этих, до крайности изнурявших ее докладах с цифрами и цитатами. «Лучше гектар сада перекопать», — мелькало у нее.