— Фланг открытый, беспокоюсь я за Александра Ивановича.
Ситников покачал головой.
— Это какие же такие хрены Большакова там раненого оставили? Придется Александра Ивановича теперь выручать, беды бы какой не вышло.
И все пошло бесом. Пришлось отойти с улицы и повернуть на огороды.
Немцы, совсем было оставившие деревню, вернулись в нее и, хоронясь за избами, открыли по огородам такой огонь, что кругом посветлело, и партизаны лежали в зареве сплошных ракет, пожаров и красно светящих пуль. Павел сохранил в памяти лишь отдельные звенья этого ужаса. Он помнил, что душа его металась от испуга к отваге, то он оголтело куда-то бегал с поручениями Ситникова, то подносил патроны, то оттаскивал и перевязывал раненых, то, притулясь к какому-нибудь плетню, вздрагивал и выл, как пес.
Ночь была на исходе, когда увидели — немцы что-то зажгли в деревне. Украинец Сковородченко, из красноармейцев, пополз узнать, в чем дело.
— Большакова на огонь кладут! — крикнул вернувшись. — Сначала били, в ранах штыком ковыряли, все требовали нашу базу открыть — молчит. А сейчас к сараю привязали, сеном обложили — жечь хотят.
— Не дам Большакова жечь, — сказал Коростелев. — Нет, не дам я им этого.
Прямо на огонь сарая взял направление Коростелев. Ни о чем не заботясь, бежали за ним партизаны. Наскакивая на немцев, били их наотмашь прикладами, кололи штыками, хватали за ноги и валили наземь. Пулеметы замолкли. Пошла рукопашная, и все смешалось. Свой своего окликал по имени.
— Ситников?
— Я.
— Коробейник?
— Здесь.
— Ты, Сема?
— Я, Николаша.
Человек двадцать немцев валялось вокруг сарая на освещенной пожаром земле. Уже было рукой подать до Большакова, но тут сразу пропали немцы и по нашим рванули из миномета. Коростелев взмахнул рукой и упал.
И это было последнее, что хорошо помнил Павел… А потом стоял он у полусожженного тела Большакова, и плакал, и дрожал.
Подбежал Сухов:
— Бежим, Панька. Александра Ивановича убили. Видел?
— Куда?
— Как — куда? Вообще убили.
— Куда бежать?
— В лес, поодиночке. У твоего отца — послезавтра.
И они побежали, шарахаясь от выстрелов, и никак не могли разделиться. Ночью остатки отряда еще раз встретились где-то на пути к леснику, и тут был ими избран временным командиром Аркадий Сухов.
Сова прокричала три раза.
На поляну из лесу выехала группа конных.
— Ишь, спят-то как, и часового нет, — фальшиво заботливым голосом сказал Сухов. — А ведь Паньку загодя посылал…
— А чего тебе, Сухов, музыку, что ли, выставить? — сказал лесник.
Конные быстро подъехали к нему.
— А-а, Петр Семенович! Привет! — Сухов спрыгнул с коня и, покачиваясь на занемевших ногах, стал привязывать лошадь к плетню. — Ну как, собрался?
— Куда это?
— Панька тебе ничего не пересказывал?
— Да какую-то глупость говорил. Бежать будто вы, ребята, собрались. Да я не поверил.
— Бежать? Вот сукин сын! — засмеялся Сухов. — Это называется перебазироваться. Про нашу беду слыхал? Беда, чистая беда. Слез до сей поры не удержу, как об Александре Ивановиче вспомню. Без него — сироты. Конец всем.
— А Ситников? — спросил лесник, словно не знал ничего.
— Погиб и Ситников. Что же это Панька, ей-богу… Я ж ему велел тебя в курс ввести…
— Осталось много?
— Человек десять. Ну, потом, за чаем, Петр Семенович, поговорим.
— Вы что, ребята, чумные какие? — спокойно всматриваясь в лица партизан, спросил лесник. — Откуда кони? Кто дал?
— Коней в одном селе взяли — до утра. Пойдем; в тепло, там поговорим.
— Стой, пока я стою, — сказал лесник. — За что тебя чаем поить? Ты кто, партизан или нет?
— Да, я тебе забыл сказать, вчера ребята меня командиром проголосовали. — Сухов положил руку на плечо лесника, но тот стряхнул ее. — Так что давай не будем. Решение принято, отбою нет.
— Здорово воюете. За такую войну к стенке бы вас поставить, да еще, может, и поставят, погоди.
— Мы, Петр Семенович, не виноваты, — сказал один из партизан. — Насчет отходу — это мы от беды решили. Без командира — гибель. А где его взять?
— Молчи. За командиром всем отрядом итти хотите? Совести нет у людей. Рапорт надо составить да кого-нибудь одного и послать, пришлют командира…
— Да ты слушай меня, Петр Семенович, — несколько раз начинал было Сухов, но лесник не обращал на него никакого внимания. — Слушай, Петр Семеныч… Десять нас человек, что за отряд?
— Молчи. И одна голова — отряд, если мозги целы. Откуда десять? На седьмой дистанции у вас четверо легко раненных, в Волчеве, у колхозников, слыхал я, двенадцать бойцов хоронятся, отстали, отбились от части, к нам просятся. В Чижове есть люди, в Затоновке, в Ямках. Кликнем клич — отовсюду сойдутся. Надо объехать деревни, — там же знали, что у нас нет набора, — и сказать, что теперь принимаем.