Чужой напяленною кожейМы смело хвалимся подчас.И мы гордимся сами тоже,Что на бездушное похожиНа слух, на ощупь и на глаз.
Тот тверд, как сталь, тот нем, как рыба,Тот свищет, точно соловей.А кто не дрогнул перед дыбой,Тому базальтовою глыбойЯвиться было бы верней.
Чего же мне недоставало,О чем я вечно тосковал?Я восхищался здесь, бывало,Лишь немотою минералаИли неграмотностью скал.
Когда без всякого расчетаВесенней силою дождейТворилась важная работаСмывать и кровь и капли потаСо щек измученных людей.
Где единица изнуренья?Где измеренье нищеты?И чем поддерживать гореньеВ душе, где слышен запах тленьяИ недоверчивость тщеты?
Не потому цари природы,Что, подчиняясь ей всегда,Мы можем сесть в бюро погодыИ предсказать ее на годыПогода — это ерунда.
А потому, что в нас чудесноПовторены ее черты —Земны, подводны, поднебесны,Мы ей до мелочи известныИ с нею навек сведены.
И в ней мы черпаем сравненья,И стих наполнен только тем,Чем можно жить в уединеньеС природою в соединеньеСредь нестареющихся тем
* * *
Тупичок, где раньше медникПриучал мечтать людей,Заманив их в заповедникЧайников и лебедей.
Есть святые тротуары,Где всегда ходила ты,Где под скоропись гитарыЗашифрованы мечты.
Инструмент неосторожныйРаньше, чем виолончель,Поселил в душе тревожнойНепредвиденную цель.
Фантастическая проза,Помещенная в стихи. —Укрепляющая дозаЧеловеческой тоски.
* * *
Был песок сухой, как порох,Опасавшийся огня,Что сверкает в разговорахВозле высохшего пня.
Чтоб на воздух не взлетели,Достигая до небес,Клочья каменной метели,Звери, жители и лес
Были топкие трясиныВместо твердых площадей,Обращенные в машины,Поглощавшие людей.
Средь шатающихся кочекНа болоте, у рекиПод ногами — только строчекНенадежные мостки.
* * *
Свет — порожденье наших глаз,Свет — это боль,Свет — испытание для нас,Для наших воль.
Примета света лишь в одномВ сознанье тьмы,И можно бредить белым днем,Как бредим мы.
* * *
Мне не сказать, какой чертоюЯ сдвинут с места — за черту,Где я так мало, мало стою,Что просто жить невмоготу.
Здесь — не людское, здесь — Господне,Иначе как, иначе ктоНапишет письма Джиоконде,Засунет ножик под пальто.
И на глазах царя ИванаСверкнет наточенным ножом,И те искусственные раныИскусства будут рубежом.
И пред лицом моей МадонныЯ плачу, вовсе не стыдясь,Я прячу голову в ладони,Чего не делал отродясь.
Я у себя прошу прощеньяЗа то, что понял только тут,Что эти слезы — очищенье,Их также «катарсис» зовут.
* * *
Гроза закорчится в припадке,Взрывая выспренний туман,И океан гудит в распадке,А он — совсем не океан —
Ручей, раздутый половодьем,Его мечта не глубока,Хоть он почти из преисподнейЛетел почти под облака.
И где искать причин упадка?На даче? В Сочах? Или там —В дырявой бязевой палатке,Где люди верят только льдам.
Где им подсчитывают виныИ топчут детские сердца,Где гномы судят исполинов,Не замолчавших до конца.
И все стерпеть, и все запомнить,И выйти все-таки детьмиИз серых, склизких, душных комнат,Набитых голыми людьми.
И эти комнаты — не баня,Не пляж, где пляшут и поют:Там по ночам скрипят зубамиИ проклинают тот «уют».
И быть на жизнь всегда готовым,И силы знать в себе самом —Жить непроизнесенным словомИ неотправленным письмом.
* * *
Какой еще зеленой зорькиТы поутру в чащобе ждешь?Табачный дым глотаешь горький,Пережидая дымный дождь?