— Друг, — сказал Гречка, положив Коростелеву руку на колено, — я уважаю порядок. Я свою деятельность после Великой Отечественной войны посвятил тому, чтоб восстановить в моем колхозе образцовый социалистический порядок. Мы тут с тобой полностью солидарны — и кончили с этим вопросом. Есть моменты, когда нельзя подходить формально. Мы, фронтовики, это понимаем. И в данном случае нельзя подходить формально. Колхоз-боец. Колхоз-герой. Нахлебались люди горя — выше головы! Вот я тебе еще расскажу случай. — Гречка рассказал случай. — Что они, по-твоему, не заработали элиту-рекорд?
— Да это ясно, что заработали, — сказал Коростелев, колеблясь. «Надо трест запросить», — подумал он. Но вспомнил холодное лицо Данилова, его маленький высокомерный рот с поблескивающим золотым зубом, чопорную выправку — «не разрешит Данилов».
— Скажешь, власти у тебя мало? Ты же единоначальник. И о чем разговор, я не понимаю. Две телочки. — Гречка показал два пальца.
— Телок вообще не сдаем, только бычков.
— Бычками обеспечен. Нет, уж уважь, телочек дай.
— Две — никак.
— Никак?
— Две — это совершенно даже не деловой разговор.
— Двух не заработали, значит. — Гречка горько покачал головой.
— Я тебе дам дочку Брильянтовой, — сказал Коростелев, — и больше ты не проси. Лучше этой телки у нас нет.
Он встал, пораженный собственной щедростью, и прошелся по комнате.
— Это, знаешь, я замахнулся по-царски.
— Вижу на твоем лице мучительное сомнение, — сказал Гречка. — У тебя нет в характере такой черты — идти на попятный?
— Нет, — гордо сказал Коростелев. — Нет у меня такой черты.
«Данилова поставлю перед фактом, найдет способ оформить как-нибудь задним числом. В конце концов, я действительно единоначальник, а это дело политическое; так и скажу Данилову, что политическое. Колхоз-боец, председатель — весь в орденах… и что за парень к тому же!»
Серел в окнах рассвет. Бабка давно ушла спать, постелив гостю на сундуке. В кухне на полатях шевелилась и позевывала Настасья Петровна, мать Коростелева, — ей скоро время подниматься и идти на работу.
— Отдыхай, — предложил Коростелев. — Тебе постель приготовлена.
— Не хочется, — сказал Гречка. — На фронте казалось — за всю жизнь не отосплюсь, а теперь что-то не тянет спать. А накурили мы с тобой!..
Они пошли пройтись. Еле-еле разгорался над улицами рассвет, он был студеный, весенний, а Коростелев и Гречка шли в одних гимнастерках, без фуражек. Никто не повстречался им в этот час, звонко стучали по деревянным мосткам их подкованные каблуки. На чистом холодном воздухе дышалось легко, вольно.
— Когда можно забирать? — спросил Гречка.
— А когда хочешь, — сказал Коростелев. — Хоть завтра, то есть сегодня, — завтра уже наступило.
— Да, желательно сегодня, — сказал Гречка. — Я с дневным поездом думаю ехать.
— Домой?
— Да нет, еще не домой, еще в Вологду по делу съездить нужно.
«Знаю, по какому делу тебе нужно в Вологду, — подумал Коростелев, взглянув в простодушное, весело усмехающееся лицо Гречки. — Приедешь в другой совхоз, и так же будешь рассказывать истории и плакаться на бедность, и выплачешь самых лучших телок для своего породного стада. Да, лихой председатель! Орел, а не председатель! Держу пари, что ты уже наладил дела в своем колхозе: сам проговорился, что у твоих колхозников дома лучше моего… А не дать ли тебе вместо дочки Брильянтовой просто хорошую холмогорку?»
Но тут же ему стало стыдно, что он собирается обмануть заслуженного человека, с которым только что познакомился. Так и быть, пусть дочка Брильянтовой едет в Белоруссию, в партизанский колхоз.
— У вас тоже ничего местность, — сказал Гречка, — только плохо, что мелколесная.
— Что ж, что мелколесная, — сказал Коростелев. — Вот я тебе речку покажу. Таких видов нигде нет, я, по крайней мере, не встречал. А роща у нас!.. Наш город на всю область славится красотой.
Рассвет разгорался над длинной улицей, из всех труб навстречу ему поднимались прямые веселые дымки. Рассвет был сначала пепельным, потом розовым, потом малиновым — и вот брызнуло солнце на речку, на рощу, на город, славящийся красотой.
Глава вторая
РЕЧКА, РОЩА И ГОРОД
Речка не широкая, не знаменитая, но веселая, светлая речка. В ней водятся и щука, и лещ, и окунь, и плотичка. Старики и мальчишки азартно занимаются рыболовством.
Речка течет не прямо, извивается, местами ивы растут на берегу, вода под ивами бутылочно-черная, в ней всплывают скользкие, холодные коряги. Прибрежный песок чистый, желтый, словно вдоль речки провели полосу охры.
В речке купаются, в речке стирают, у речки объясняются в любви. Речка — радость, забава и поилица: она дает воду в город, в совхоз, на поля сельскохозяйственной опытной станции.
Левый берег низкий, его широко заливает в половодье. На заливных лугах косят богатую траву и складывают сено в стога. Пестрые коровы пасутся там и подходят к речке напиться. Золотой пар стоит над левым берегом.
На правом, высоком берегу лежит город. С восточной стороны его полукрылом обнимает роща.
Весной ходят девушки в рощу по ландыши, летом — по ягоды, осенью — за грибами, подосиновиками и подберезовиками, и за осенними красными, бронзовыми, золотыми листьями, из которых такой красоты составляются букеты.
Нет для наших девушек забавы милее, как собирать ландыши. Идешь по сплошным ландышевым листьям, крупным, светло-зеленым и прохладным. А цветов мало: словно только что кто-то прошел здесь и все сорвал. Но опустишься на колени, нагнешь голову пониже, глянешь снизу и сбоку, и увидишь: тут, и там, и там, — ах, у самых колен твоих, у самой руки! везде, везде, спрятанные под листьями, светятся жемчужные шарики ландышевого цвета! Вся поляна в жемчугах, протягивай руку, набирай полную корзинку!
Медовыми кистями покрывается черемуха. Зацветает розовый шиповник. Кукушка сулит тысячу лет жизни. Город справляет новую весну.
Жителей в городе немного, но территорию он занимает большую. Посреди города — мостовые, электрические фонари и каменные дома, некоторые в два этажа, а один даже в три. В трехэтажном доме помещаются самые главные учреждения. Перед домом площадь со сквером. Незадолго до войны школьники посадили здесь деревца, эти деревца еще молодые, сквозные, от них идет прозрачный шелест, легкая сетка теней и солнца движется по дорожкам. Посреди сквера стоит памятник Герою Советского Союза Александру Локтеву, погибшему в Отечественную войну. Этот Александр Локтев — Шура, Шурка Локтев — был один из школьников, сажавших деревца. Небольшой медальон с его портретом вставлен в обелиск, и молодое лицо смотрит на людей, приближающихся к обелиску.
Вокруг сквера расположены: Дом культуры, редакция газеты, ветеринарный техникум, поликлиника и почта. На почте есть кабина для междугородных разговоров по телефону.
Это посреди города. А кругом расходятся длинные, длинные, широкие улицы, немощеные, с деревянными тротуарами, с просторными дворами, садами и огородами. Одни домики смотрят на улицу, другие прячутся в садах. В каждом домике жило много поколений, о каждом можно рассказывать долгие истории…
Каких только названий не носят улицы: Коммунистическая, Социалистическая, Октябрьская, Первомайская. Есть Большая Московская и Малая Московская, хотя по величине они совершенно одинаковы; есть улица Пушкина и улица Лермонтова. Город выбирает самые высокие и звучные наименования. Проспект Физкультуры, площадь Коллективизации, улица Первой Пятилетки, улица Второй Пятилетки… Не забыта и наука: улица, на которой находится электростанция, носит имя Яблочкова, а группа домиков возле опытной станции именуется Тимирязевской слободкой.
По городу ходят автобусы, моложаво выкрашенные в голубую краску; они же привозят приезжих со станции. Учреждения владеют автомобилями: райком и исполком, например, имеют по «газику», совхоз располагает грузовыми машинами и одной «эмкой». Экипажи на улицах можно увидеть всякие, не то что в больших городах: докторша ездит к больным в высокой бричке, редакция перевозит бумагу на низенькой линейке… А у начальника милиции есть мотоцикл. Со страшным треском, кренясь и дрожа, пролетает он в вихре пыли, куда более громкий, чем спокойные, деловитые «газики». Пролетает, и пыльный вихрь успокаивается, оседая тонким слоем на прорытые вдоль улиц канавки, поросшие ромашками.