— А в самом деле, — сказал редактор, — возьмите себе обыкновенную лодку и дуйте на ней.
Слегка побледнев от обиды, писатель сказал:
— На что же мне обыкновенная лодка? У меня же народу много. Около тридцати человек. Как я их всех повезу?..
Не глядя на писателя, Катя сказала:
— То есть прямо беда с этими начинающими писателями. Они не соображают, что количество людей зависит от них.
Редактор сказал:
— А верно. Вы же художник и, так сказать, творец. Вы же этим распоряжаетесь. Возьмите себе поменьше народу. Столько, чтобы им в лодку сесть.
— Ну хорошо, допустим, я возьму меньше народу, — неуверенно сказал писатель, — а как же я имущество повезу? Ведь они же у меня весь инвентарь с собой везут... Одних столов у них штук двадцать.
— Да столов-то вам за каким чертом столько! — раздражаясь, сказал редактор.
— Так ведь они же у меня все оборудование везут, — чуть не плача, пробормотал писатель. — Ведь если взять не все, то не будет такой острой проблемы. Будет самый обыкновенный рассказ.
Катя сказала:
— Да вы возьмите себе большую рыбацкую лодку. И как-нибудь там сложите все ваше имущество.
Редактор сказал:
— Конечно. Вы же художник. И, значит, как-нибудь там и уложитесь.
— А столы?
— Что столы?.. Ах да... Столы еще у вас... — сказал редактор. — Ну а столы... столы пускай... по воде плывут...
— В крайнем случае, — сказала Катя, — вы свяжите их веревкой, и пусть они рядом с лодкой плывут. Пусть кто-нибудь на корме сидит и держит эту веревку.
— Конечно, — сказал редактор. — Пусть они, так сказать, рядом с лодкой... Ведь, надеюсь, у вас деревянные столы... Не каменные, черт бы их драл...
— Ну деревянные, — сказал писатель с дрожью в голосе. — А рояль куда же я дену... Ведь они же еще у меня рояль везут...
— А рояль-то за каким чертом вы с собой берете! — воскликнул редактор, потеряв наконец терпение.
Снова побледнев от обиды, писатель сказал:
— Рояль у меня самое ударное место, поймите... Ведь ради него я и за рассказ взялся...
Катя не без едкости сказала, обращаясь в пространство:
— Да пусть он поступает, как хочет. Наше дело подтолкнуть его творческую мысль... Пусть он хоть на рояле верхом плывет. Все равно ему до Чехова далеко.
Редактор встал и, заканчивая аудиенцию, сказал:
— В общем, поправьте рассказ так, как мы вам посоветовали. И зайдите через недельку. Посмотрим, что у вас получилось.
Через неделю начинающий писатель М. принес свой исправленный рассказ. Редактор сказал:
— Получилось плохо. Нехудожественно. И главное, не правдиво. За каким-то чертом рояль в лодке везут...
Катя сказала:
— Как-то не веришь в ваши столы и в этот ваш рояль...
Взяв рассказ, писатель уходит.
И вот прошло несколько месяцев после этого происшествия.
На днях я получил по почте два варианта рассказа «Качает» и длинное письмо начинающего писателя М.
В своем письме М. пишет:
«Я убедительно прошу вас сличить эти два варианта моего рассказа. И вы увидите, как может плохой и неопытный редактор испортить хорошее произведение. Вот где, по-моему, беда нашей литературы. И вот где, быть может, причина отставания нашей литературы от других высоких производств...»
Не без интереса я стал сличать два варианта.
Действительно, второй вариант из рук вон плох. Какая-то жалкая пародия, а не рассказ.
Читаю первый вариант, не тронутый грубой рукой редактора. С удивлением вижу, что и этот вариант никуда не годится. Слабенький, убогий рассказец, который надо было тотчас вернуть автору.
Печальное, я бы сказал, происшествие на нашем литературном Олимпе.
Комментарии
В четвертом томе публикуются рассказы и фельетоны 1932–1946 гг. Он непосредственно продолжает линию малой прозы Зощенко, собранной в первых двух томах собрания сочинений. Однако объем этой прозы и ее место в творчестве писателя существенно изменяются. В двадцатые годы большие жанровые формы («Сентиментальные повести») воспринимались на фоне Зощенко-рассказчика. В тридцатые — первой половине сороковых годов малые жанры занимают более скромное место. Зощенко, занятый работой над «Возвращенной молодостью», историческими повестями и «Ключами счастья» («Перед восходом солнца»), либо создает из них новое структурное образование («Голубая книга»), либо чисто механически объединяет их в сборники.
Как и в первые тома, в данный том тоже включены несколько рассказов, позднее, в новых редакциях, вошедшие в «Голубую книгу». Из известных, зафиксированных библиографами, произведений за пределами данного тома осталось около десятка малозначительных журнальных и газетных публикаций.