Городцов. Сказал тоже! Его сделать надо, место-то.
Воропаев. Вот именно, сделать. Все надо перевернуть заново…
Городцов. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается… Давай стучи к ним… Алло, жители!
Воропаев стучит палкой о балкон. Из-за плащ-палатки появляется лицо Наташи. Из-за плаща появляется Юрий в наташином халате.
Юрий. Здравствуйте, товарищ полковник.
Воропаев. Здравствуйте. Можно к вам?
Юрий. Я бы пригласил к нам, да, знаете…
Наташа (из-за плащ-палатки). Ты с ума сошел, Юрий!
Юрий. Да нет, я же говорю, что… (Показывает на свой капот.) Мои штаны в стирке, других нет… А поскольку капот на мне, то на ней… понимаете… Наташа, вот этот товарищ затеял позавчера ночной штурм! Здорово получилось, я сам было хотел примазаться, да не вышло, кости ныли… от сырости…
Воропаев (сбрасывает с себя шинель, протягивает Юрию). Накиньте мою шинель, капот отдайте жене…
Юрий берет шинель и исчезает за плащ-палаткой.
(Городцову). Будь добр, скажи Варваре Огарновой, пусть подойдет сюда да одежонки захватит… Ну, что-нибудь там, на первый случай, у нее есть, я знаю.
Городцов. Есть-то у нее много чего есть, да не про ихнюю честь. За что одевать, не знаю… Попробую, однако… Разрешите быть свободным?
Воропаев. Иди, бог войны, думай о мире.
Городцов. Есть думать о мире. (Уходит.)
Плащ-палатка опускается, и Воропаев всходит на балкон, где на ящике, завернувшись в шинель Воропаева, сидит Наташа. Вместо столика перед нею кусок керченского ракушечника. На нем — коробочка с пудрой и осколок зеркала.
Юрий. Входите, товарищ полковник.
Воропаев. Ничего особнячок. Давайте знакомиться. Зовусь Воропаевым Алексеем Вениаминовичем.
Юрий (представляя Наташу). Моя жена Наташа… Наталья… знаете, как ее… Дмитриевна…
Воропаев. Очень рад познакомиться, Наталья Дмитриевна.
Наташа. Вечно этот Юрка не то скажет. Какая я Дмитриевна!
Воропаев. Ну, как же вы все-таки сюда попали?
Юрий. Подлечиться думали, если удастся.
Наташа. Пока не удается, но…
Воропаев (оглядывая обоих). Оба фронтовики? (Кивая на орденские колодки, что лежат рядом с зеркалом.) Вижу, вижу. Что же вы так… налегке? Вроде птиц перелетных?
Юрий (смущенно, даже виновато). Как-то все некогда было… Сначала жили у родителей, в Белой Церкви… до войны, конечно… а потом фронт, родных растеряли, дом погиб, когда тут барахлом заниматься… Ну, вот, значит, и загнали все, вплоть до трофейной зажигалки!
Наташа (улыбаясь). Словом, как говорится, солнце, воздух и вода — наша лучшая еда. Но мы вывернемся. Если б нас в дороге не обокрали, — все бы ничего.
Воропаев. Какие специальности?
Юрий. Мы же прямо из школы на фронт, я — сапер, она, знаете, медсестра…
Воропаев. Вот это уже нечто…
Наташа. Ясно, нечто. Я трехлетний стаж имею.
Юрий. Тоже мне стаж! А ребенка не сумеет пеленать. (Воропаеву.) Из всех наших бед… это самое страшное. Ребенка ждем.
Наташа. Юрий, прекрати!
Юрий. Ничего я не прекращу. Ты совершенно не бережешься.
Наташа. А ты сам бережешься?
Юрий. Так не я же в положении, а ты…
Наташа. Юрий!
Воропаев. Я вижу — тихо живете. Но, по-моему, ваш муж прав. Дела у вас, насколько я понимаю, не блестящие.
Наташа. Это неправда. Мы с Юрой большой славы не заработали, мы с ним много потеряли — и дом, и стариков, и свое здоровье, но ведь мы боролись… Мы… Вы не думайте, что мы молодые, мы взрослые, мы свою силу знаем…
Воропаев. Чувствую.
Наташа. Нет, погодите, погодите. Вы, может быть, думаете, что если у нас ничего нет, значит — мы бедные? Бедные — это те, которые слабые, а мы не бедные, потому что мы… потому что… мы ж побеждаем… Не только вы, но и я сама сколько раз побеждала, и Юрий, и другие, что вы думаете…
Воропаев. Ах вы, черти полосатые!