Предположим теперь, что Французский банк не покоился на металлической основе и что заграница готова была принять французский эквивалент или французский капитал в любой форме, а не только в специфической форме благородных металлов. Разве банк не был бы точно так же вынужден повысить условия своего учета как раз в тот момент, когда «публика» больше всего требовала его услуг? В настоящее время те банкноты, при помощи которых банк учитывает векселя этой публики, представляют собой не что иное, как чеки на золото и серебро. При нашем же предположении они были бы чеками на получение известной доли национального запаса продуктов и на непосредственно готовую к применению рабочую силу нации; первый ограничен, а вторая может быть увеличена лишь в очень твердых пределах и в определенные периоды. С другой стороны, машина, печатающая бумаги, неистощима и действует как бы по мановению волшебного жезла. В то самое время, когда неурожаи хлеба и шелка сильно сократили непосредственно поддающееся обмену богатство нации, имели место вложения в иностранные железнодорожные и горные предприятия, закрепившие то же самое непосредственно поддающееся обмену богатство в такой форме, которая не создает непосредственного эквивалента, а, следовательно, на данный момент поглощает вложенное богатство без всякого возмещения! Непосредственно поддающееся обмену, пригодное для обращения и вывоза за границу богатство нации, таким образом, безусловно сократилось! С другой стороны — неограниченный рост банковских обязательств. Непосредственный результат: повышение цен на продукты, сырье и труд. С другой стороны — падение цены банкнот. Банк не умножил бы по мановению волшебного жезла национальное богатство, а только обесценил бы собственные бумаги посредством весьма обычной операции. С этим обесценением наступил бы внезапный застой производства!
Да нет же, — кричит прудонист. — Наша новая банковская организация не [1—5] удовлетворилась бы отрицательной заслугой — отменить металлическую основу, а все прочее оставить по-старому. Она создала бы совершенно новые условия производства и общения, а значит, вмешалась бы в дело при совершенно новых предпосылках. Разве в свое время возникновение даже и нынешних банков не революционизировало условий производства? Разве без концентрации кредита, осуществленной банками, без государственной ренты, которую они создали в противоположность земельной ренте, — а тем самым — без финансов в противоположность земельной собственности, без дохода с денег в противоположность доходу с земли, — разве без этого нового института обращения стали бы возможными современная крупная промышленность, акционерные предприятия и т. д., бесчисленные виды обращающихся ценных бумаг, которые в одинаковой мере являются как продуктами, так и условиями функционирования современной торговли и промышленности?
Тут мы подошли к основному вопросу, который уже не связан с исходным пунктом. В общем виде вопрос заключается в следующем: возможно ли путем изменения орудия обращения — организации обращения — революционизировать существующие производственные отношения и соответствующие им отношения распределения? Следующий вопрос: можно ли предпринять подобное преобразование обращения, не затрагивая существующих производственных отношений и покоящихся на них общественных отношений? Если бы оказалось, что каждое подобное преобразование обращения, в свою очередь, само уже предполагает изменение прочих условий производства и общественные перевороты, то, естественно, сразу же обнаружилась бы несостоятельность такого учения, которое предлагает свои фокусы в сфере обращения для того, чтобы, с одной стороны, избежать насильственного характера перемен, а с другой стороны, сделать самые эти перемены не предпосылкой, а, наоборот, постепенным результатом перестройки обращения. Достаточно установить ошибочность этой основной предпосылки, чтобы доказать наличие у приверженцев этих взглядов такого же непонимания относительно внутренней связи между производственными отношениями, отношениями распределения и отношениями обращения.
Тот исторический пример, на который указывалось выше, не может, конечно, иметь решающего значения, ибо современные кредитные учреждения были в одинаковой мере как причиной, так и следствием концентрации капитала; они образуют лишь один из моментов последней, а концентрация имущества ускоряется недостаточным развитием обращения (например, в Древнем Риме) столь же эффективно, как и облегчением обращения.
Надо было бы далее исследовать, или, вернее, дальнейшее исследование привело бы к постановке общего вопроса о том, могут ли различные цивилизованные формы денег — металлические, бумажные, кредитные, рабочие деньги (последние как социалистическая форма) — достичь того, чего от них требуют, без уничтожения самого производственного отношения, выраженного в категории денег; и, с другой стороны, не является ли опять-таки самоуничтожающимся требованием желать избавления от существенных условий какого-либо отношения путем всего лишь формального изменения этого отношения. Та или иная из различных форм денег может лучше другой соответствовать общественному производству на той или иной из его различных ступеней; одна форма денег может устранить такие недостатки, с которыми не в состоянии справиться другая; но ни одна из этих форм, пока они остаются формами денег, а деньги — существенным производственным отношением, не может уничтожить противоречий, присущих выраженному деньгами отношению, а может лишь преподнести их в той или иной форме. Никакая форма наемного труда, хотя одна из них может устранить недостатки другой, не в состоянии устранить недостатки самой системы наемного труда. Один рычаг, быть может, лучше чем другой, преодолевает сопротивление материи, находящейся в состоянии покоя. Но каждый из них основан на том, что сопротивление остается в силе.
Этот общий вопрос об отношении обращения к остальным производственным отношениям, разумеется, может быть поставлен лишь в конце. С самого же начала является подозрительным, что Прудон и К° ни разу не ставят этого вопроса в его чистой форме, а лишь отделываются при случае декламацией на этот счет. К тем местам, где этот вопрос так или иначе затрагивается, надо будет каждый раз внимательно присмотреться.
Уже из того, как Даримон приступает к делу, видно, что он полностью отождествляет денежное обращение и кредит, что экономически ошибочно. (Даровой кредит, заметим мимоходом, есть лишь лицемерно-мещанская и трусливая форма для положения: собственность — это кража . Вместо того, чтобы рабочие отобрали у капиталистов капитал, пусть капиталисты будут вынуждены отдать его рабочим.) К этому также следует еще вернуться.
Что касается самой обсуждаемой темы, то Даримон пришел лишь к тому выводу, что банки, торгующие кредитом, подобно тому как купцы торгуют товарами или рабочие — трудом, продают его дороже, когда спрос повышается по сравнению с предложением, т. е. что они затрудняют публике пользование своими услугами в тот самый момент, когда она больше всего в них нуждается. Мы видели, что банк вынужден так поступать независимо от того, выпускает ли он обратимые или необратимые банкноты.
Действия Французского банка в октябре 1855 г., говорит Даримон, послужили поводом для «неистовых воплей» (там же, стр. 4) и «большого спора» между ним и представителями публики. Даримон резюмирует или утверждает, будто резюмирует эту дискуссию. В этом вопросе мы будем следовать за ним лишь от случая к случаю, ибо его резюме обнаруживает слабость обоих противников, их беспрестанное перескакивание с одного предмета на другой, топтания в сфере внешних причин. Каждый из обоих бойцов ежеминутно бросает свое оружие в поисках какого-либо другого. У обоих дело не доходит до ударов не только потому, что они постоянно меняют оружие, которым должны сражаться, но также и потому, что, едва они столкнутся в одном месте, как тотчас же перебегают на другое.