Точно так же, в результате того, что рабочий получает эквивалент в форме денег, в форме всеобщего богатства, он в этом обмене противостоит капиталисту как равный, подобно всякому другому участнику обмена; по крайней мере, по видимости. Фактически это равенство нарушается уже тем, что этот по видимости простой обмен предполагает его отношение к капиталисту как рабочего, как потребительной стоимости в форме, специфически отличной от меновой стоимости, в противоположность стоимости, положенной как стоимость; предполагает, следовательно, что — помимо отношения обмена, при котором природа потребительной стоимости, особенная потребительная стоимость товара как таковая безразлична, — рабочий уже находится и в некотором другом отношении, экономически определенном иным образом.
Однако указанная видимость равенства фактически существует как иллюзия рабочего, а до известной степени и у другой стороны, и в силу этого она существенно модифицирует его отношение, в отличие от отношений работников при других общественных способах производства. Но что особенно существенно, так это то, что целью обмена для рабочего является удовлетворение своей потребности. Предметом обмена для него является непосредственный предмет потребности, а не меновая стоимость как таковая. Правда, рабочий получает деньги, но лишь в их определении монеты; т. е. лишь как само себя снимающее и мимолетное опосредствование. То, что он получает в обмен, есть, таким образом, не меновая стоимость, не богатство, а жизненные средства, предметы для поддержания его жизнедеятельности, для удовлетворения его потребностей вообще, физических, социальных и т. д. Мы имеем здесь определенный эквивалент в виде жизненных средств, овеществленного труда, измеряемый издержками производства труда рабочего.
То, что рабочий отдает, есть распоряжение его трудом. С другой стороны, верно и то, что даже в рамках простого обращения монета переходит в деньги и что таким образом, поскольку рабочий получает в обмене монету, он может превратить ее в деньги, накопляя монеты и т. д., изымая их из обращения, фиксируя монету как всеобщую форму богатства, а не как мимолетное средство обмена. В этом смысле можно было бы сказать, что при обмене между рабочим и капиталом объектом, а следовательно также и продуктом обмена для рабочего являются не жизненные средства, а богатство, не какая-нибудь особенная потребительная стоимость, а меновая стоимость как таковая. Согласно этой точке зрения, рабочий может делать меновую стоимость своим собственным продуктом только таким образом, каким вообще только и может появляться богатство в качестве продукта простого обращения, основанного на обмене эквивалентов, — а именно только тем путем, что он субстанциальное удовлетворение потребностей приносит в жертву форме богатства, т. е. в результате своего самоотречения, бережливости, урезывания своего потребления извлекает из обращения меньше благ, чем дает их ему. Это есть единственно возможная форма обогащения, устанавливаемая самим обращением.
Самоотречение может, далее, проявиться также и в более активной форме, которая не заложена в простом обращении: рабочий может в большей степени пожертвовать своим отдыхом, вообще всем своим бытием, отличным от его бытия в качестве рабочего, и по возможности быть только рабочим, т. е. чаще возобновлять акт обмена или же количественно расширять его, иными словами, проявлять прилежание. Поэтому в нынешнем обществе требование прилежания, а также бережливости, самоотречения предъявляется не капиталистам, а рабочим, и именно со стороны [II—27] капиталистов. Современное общество ставит прямо-таки парадоксальное требование, согласно которому к самоотречению призван именно тот, для кого предметом обмена является жизненное средство, а не тот, для кого предметом обмена служит обогащение. От иллюзии, будто капиталистам фактически было свойственно «самоотречение», будто они и стали капиталистами именно благодаря этому — требование и представление, которые вообще имели смысл только в эпоху, предшествовавшую капитализму, когда капитал развивался из феодальных и т. п. отношений, — от этой иллюзии отказались все сколько-нибудь здравомыслящие современные экономисты. Сберегать, по их мнению, должен рабочий, и в связи с этим много шуму было поднято вокруг сберегательных касс и т. д.
{Впрочем, относительно сберегательных касс даже экономисты признают, что их настоящей целью тоже является не богатство, а только более целесообразное распределение расходов рабочего, направленное к тому, чтобы рабочий в старости или в случае болезни, кризиса и т.д. не стал обузой для богаделен, государства, лиц, раздающих милостыню (словом, все бремя должно пасть на самый рабочий класс, а отнюдь не на капиталистов, и рабочие, потерявшие работу, должны прозябать отнюдь не за счет кармана капиталиста); стало быть, задачей сберегательных касс является делать сбережения для капиталистов, сокращать их издержки производства на эти цели.}
Однако ни один экономист не станет отрицать того, что если бы рабочие вообще, т. е. как рабочие (то, что делает или может делать единичный рабочий в отличие от своего genus , может явиться лишь исключением, а не правилом, ибо это не заложено в определении самого отношения), выполняли, как правило, эти требования сбережения, то (не говоря уже о том ущербе, который они этим нанесли бы общему потреблению, — сокращение потребления было бы огромно, — а следовательно, и производству, а значит, также числу и общему объему актов обмена, которые рабочие могли бы совершить с капиталом, стало быть, наконец, и самим себе как рабочим) рабочие здесь, безусловно, применяли бы такое средство, которое уничтожило бы саму цель и неизбежно низвело бы их до уровня ирландцев, до уровня поденщиков, для которых единственным предметом и целью обмена с капиталом является чисто животный минимум потребностей и жизненных средств.
Если бы рабочий, вместо того чтобы делать своей целью потребительную стоимость, сделал своей целью богатство, он не только не добился бы богатства, но потерял бы вдобавок еще и потребительную стоимость. Ибо, как правило, максимум прилежания, труда и минимум потребления — а последнее и означает максимум его самоотречения и погони за деньгами — привели бы не более как к тому, что за максимум труда рабочий стал бы получать минимум заработной платы. Напряжением своих сил он только снизил бы общий уровень издержек производства своего собственного труда, а потому и его обычную цену. Лишь в порядке исключения рабочему может удасться благодаря силе воли, физической силе и выдержке, скупости и т. д. превратить свою монету в деньги, в порядке исключения по отношению к своему классу и к общим условиям существования рабочего.
Если чрезмерное прилежание проявляют все или большинство рабочих (в той мере, в какой прилежание в современной промышленности вообще предоставлено на их усмотрение, чего нет в важнейших и наиболее развитых отраслях производства), то они увеличивают не стоимость производимого ими товара, а только его количество; т. е. они увеличивают те требования, которые можно было бы предъявить к ним как к потребительной стоимости. Если все рабочие станут делать сбережения, то неизбежное в результате этого всеобщее снижение заработной платы очень скоро вернет их к надлежащему образу жизни, так как наличие сбережений у всех рабочих показало бы капиталисту, что их заработная плата вообще чересчур высока, что за свой товар, за предоставление возможности распоряжаться их трудом, они получают больше, чем эквивалент. Ведь сущность простого обмена, — а именно таково то отношение, в котором они находятся к капиталисту, — заключается как раз в том, что никто не бросает в обращение больше, чем извлекает из него; и что, с другой стороны, каждый может извлечь из обращения лишь то, что он в него бросил.