Отдельный рабочий может быть прилежен сверх среднего уровня, прилежен больше, чем это требуется для того, чтобы он мог жить как рабочий, только потому, что другой стоит ниже этого уровня, более ленив; рабочий может делать сбережения только потому, что другой расточителен, и только в том случае, если другой расточителен. Максимум того, чего рабочий в среднем может достигнуть своей бережливостью, это получить возможность лучше переносить выравнивание цен — их повышение и понижение, кругооборот цен, — т. е. только более целесообразно распределить свое потребление, а вовсе не приобрести богатство. И в этом по существу и заключается требование капиталистов. Рабочие, по мнению капиталистов, при хорошей конъюнктуре должны сделать столько сбережений, чтобы быть в состоянии кое-как прожить во время плохой конъюнктуры, перенести неполную рабочую неделю или снижение заработной платы и т. д. (В результате чего заработная плата снизилась бы еще больше.) Таким образом, это есть требование того, чтобы рабочие всегда придерживались минимума в пользовании жизненными благами и облегчали капиталистам бремя кризисов и т. д.; чтобы они оплачивались как простые рабочие машины и, насколько только возможно, сами оплачивали свой износ. Мы уже не говорим здесь о том, что это привело бы к подлинному низведению рабочих до уровня скотов, а такое низведение сделало бы невозможным даже само стремление к богатству в его всеобщей форме, в форме денег, накопленных денег.
(То участие, которое рабочий принимает в потреблении более высокого порядка, а также и в духовном потреблении, — агитация за свои собственные интересы, выписка газет, посещение лекций, воспитание детей, развитие вкуса и т. д., — то единственное его участие в цивилизации, которым он отличается от раба, экономически возможно лишь благодаря тому, что он расширяет круг своих потребностей в периоды хорошей конъюнктуры, т. е. как раз в те периоды, когда до известной степени имеется возможность делать сбережения.) Но даже если не распространяться обо всем этом, необходимо констатировать: если бы рабочий стал поистине аскетическим образом делать сбережения и таким образом накоплять премии для люмпен-пролетариата, мошенников и т. д., которые росли бы пропорционально спросу; если бы, далее, его сбережения по своим размерам вышли за пределы копилки официальных сберегательных касс, которые платят рабочему минимальный процент для того, чтобы капиталисты могли зашибить на этих сбережениях крупный процент или же чтобы эти сбережения пожрало государство, в результате чего рабочий только увеличил бы мощь своих врагов и свою собственную зависимость, — то он мог бы сохранить свои сбережения и сделать их доходными, только положив их в банки и т. д.; но в этом случае он потерял бы затем свои вклады в периоды кризисов, в то время как в периоды процветания он отрекался бы от всякого пользования благами жизни и тем усиливал бы могущество капитала; таким образом, во всех случаях рабочий делает сбережения не [II—28] для себя, а для капитала.
К тому же, — если все это не является всего лишь лицемерной фразой буржуазной «филантропии», которая вообще заключается в том, что рабочего кормят «благочестивыми пожеланиями», — хотя каждый капиталист и требует, чтобы его рабочие делали сбережения, но он требует, чтобы это делали только его рабочие, ибо они противостоят ему как рабочие; но ни в коем случае не остальная масса рабочих, так как остальные рабочие противостоят ему в качестве потребителей. Поэтому, вопреки всем «благочестивым» фразам, капиталист выискивает всяческие средства, чтобы стимулировать их потребление, придать своим товарам большую привлекательность, навязать рабочим новые потребности и т. д. Как раз эта сторона отношения между капиталом и трудом представляет собой существенный момент цивилизации и именно на ней покоится историческая правомерность капитала, но вместе с тем и его нынешнее могущество. (Это соотношение между производством и потреблением следует развить лишь в разделе «Капитал и прибыль» и т. д. или же в разделе о «Накоплении и конкуренции капиталов».)
Впрочем, все это — экзотерические соображения, уместные здесь лишь постольку, поскольку они доказывают, что требования лицемерной буржуазной филантропии сами себя уничтожают и, стало быть, как раз подтверждают то, что должны были опровергнуть, а именно, что в обмене между рабочим и капиталом рабочий находится в отношении простого обращения и, следовательно, получает не богатство, а только жизненные средства, потребительные стоимости для непосредственного потребления. Что это требование делать сбережения противоречит самому отношению между капиталом и трудом, видно из следующего простого соображения : если сбережения рабочего не должны оставаться только продуктом обращения, сбереженными деньгами, которые могут быть реализованы только тем путем, что рано или поздно они будут превращены в субстанциальное содержание богатства, в предметы потребления, — то накопленные деньги должны были бы сами стать капиталом, т. е. покупать труд, относиться к труду как к потребительной стоимости. Таким образом, эти сбережения снова предполагают труд, не являющийся капиталом, и предполагают, что труд стал своей противоположностью — не-трудом. Чтобы стать капиталом, сбережения рабочего сами предполагают труд как некапитал, противостоящий капиталу; следовательно, предполагают, что та противоположность, которая, согласно этой концепции, должна быть уничтожена в одном пункте, восстанавливается в другом пункте.
Итак, если бы в самом первоначальном отношении предметом и продуктом обмена, совершаемого рабочим, — а будучи продуктом простого обмена, он не может быть никаким иным продуктом, — была не потребительная стоимость, не жизненное средство, не удовлетворение непосредственной потребности, не извлечение из обращения эквивалента того, что в него введено, с тем чтобы этот эквивалент уничтожить посредством потребления, — то труд противостоял бы капиталу не как труд, не как некапитал, а как капитал. Но и капитал не может противостоять капиталу, если капиталу не противостоит труд, так как капитал является капиталом только как не-труд, только в этом основанном на противоположности отношении. Следовательно, в этом случае было бы уничтожено само понятие и отношение капитала.
Разумеется, никто не отрицает, что существуют уклады, где друг с другом обмениваются собственники, которые трудятся сами. Однако подобные уклады не являются укладами такого общества, в котором капитал как таковой существует в развитом виде; поэтому-то такого рода уклады и уничтожаются всюду в результате развития капитала. Капитал может полагать себя в качестве капитала, только полагая труд как некапитал, как чистую потребительную стоимость.
(Будучи рабом, работник имеет меновую стоимость, стоимость; будучи свободным рабочим, он не имеет стоимости; а стоимостью обладает только приобретаемая путем обмена с рабочим возможность распоряжаться его трудом. Не рабочий противостоит капиталисту в качестве меновой стоимости, а капиталист ему. Отсутствие стоимости у рабочего, лишение его стоимости есть предпосылка капитала и условие свободного труда вообще. Ленге считает это регрессом ; он забывает, что благодаря этому рабочий формально дан как личность, которая кое-что значит сама по себе, помимо своего труда и которая отчуждает проявление своей жизнедеятельности только как средство для своей собственной жизни. Пока работник как таковой обладает .меновом стоимостью, промышленный капитал как таковой не может существовать, т. е. вообще не может существовать развитый капитал. Капиталу должен противостоять труд как чистая потребительная стоимость, которая самим своим владельцем предлагается в качестве товара взамен капитала, взамен меновой стоимости этого товара, взамен монеты, которая, правда, становится действительной в руках рабочего только в своем определении всеобщего средства обмена; а в остальном исчезает.) Ладно.
Итак, рабочий находится только в отношении простого обращения, простого обмена и получает взамен своей потребительной стоимости только монету; он получает жизненные средства, но получает их опосредствованно. Эта форма опосредствования, как мы видели, существенна и характерна для указанного отношения . То обстоятельство, что рабочий может дойти до превращения монеты в деньги, до сбережения, доказывает лишь то, что его отношение есть отношение простого обращения; он может скопить больше или меньше; но он не выходит за пределы простого обращения; он может реализовать свои сбережения только путем временного расширения круга своего потребления. Важно то, — и это существенно влияет на определение самого отношения, — что так как продуктом обмена для рабочего являются деньги, то его в качестве господствующей над ним иллюзии подталкивает и делает предприимчивым всеобщее богатство. Вместе с тем в результате этого не только формально открывается простор для произвола при осуществлении [II—29]