Далее г-н Симонс пытается очернить свидетелей, выставленных защитой Вальденера, а затем и самого Вальденера. Он заявляет, что из-за отсутствия Вальденера Собрание «не лишилось какого-либо таланта», после чего объявляет, что Вальденер неправомочен заседать в Собрании, пока не очистит себя от всяких подозрений в заговорах против правительства и в мятежном противодействии военным властям. Что касается таланта, то, следуя логике г-на Симонса, можно было бы, с таким же успехом, как и г-на Вальденера, арестовать девять десятых членов почтенного Собрания, не лишив его какого-либо таланта; что же касается второго аргумента, то г-ну Симонсу, безусловно, делает честь, что он никогда не участвовал в «заговорах» против абсолютизма и что его никак нельзя обвинить в «мятежном противодействии государственной власти» на мартовских баррикадах.
Г-н Грефф, заместитель Вальденера, неопровержимо доказал, что против Вальденера не существует никаких подозрений и что поступок, о котором идет речь, не может быть признан незаконным (так как он состоял в оказании содействия в исполнении возложенных на него обязанностей созданному на законных основаниях гражданскому ополчению, которое с согласия магистрата занимало баррикады в Трире). После этого заявления выступает г-н Бауэрбанд в защиту прокуратуры.
У г-на Бауэрбанда также имеются очень серьезные сомнения: «Не будет ли вызовом Вальденера предрешаться будущий приговор присяжных?». Глубокомысленное соображение, которое становится еще более неразрешимым после простого замечания г-на Борхардта: не будет ли отказом от вызова Вальденера также предрешаться приговор присяжных? Дилемма, действительно, настолько глубокомысленна, что даже мыслитель большего масштаба, чем г-н Бауэрбанд, напрасно потратил бы многие годы на ее разрешение. Быть может, только один человек из всего Собрания в силах разрешить эту задачу: это депутат Баумштарк.
Г-н Бауэрбанд продолжает ораторствовать еще довольно долго, весьма пространно и запутанно. Ему кратко отвечает г-н Борхардт. После него на трибуну поднимается г-н Штупп, чтобы также высказаться против Вальденера в том смысле, что он «во всех отношениях ничего (!) не может добавить» к выступлениям Симонса и Бауэрбанда. Это, конечно, явилось для него достаточным основанием, чтобы болтать до тех пор, пока его не прервали требованиями прекратить прения. Затем г-н Рейхеншпергер II и г-н Венцелиус выступают кратко в пользу Вальденера, и Собрание, как известно, выносит постановление о его вызове. Г-н Вальденер сыграл с Собранием злую шутку, не явившись на этот вызов.
Г-н Борхардт вносит предложение: дабы предотвратить предстоящее приведение в исполнение. смертных приговоров, пока Собрание не выскажется по поводу предложения г-на Лисецкого об отмене смертной казни, решение по этому предложению должно быть вынесено через неделю.
Г-н Риц считает, что такой опрометчивый образ действии не является парламентарным.
Г-н Брилль: Если мы, как мне хотелось бы, в скором Времени вынесем решение об отмене смертной казни, то, разумеется, было бы наверняка весьма не парламентарным, если бы до этого кто-нибудь был обезглавлен.
Председатель хочет прекратить дискуссию, но на трибуне уже стоит любезный г-н Баумштарк со сверкающим взором и румянцем благородного негодования на челе:
«Господа, позвольте мне сказать серьезное слово! Вопрос, о котором здесь идет речь, вовсе не такого свойства, чтобы можно было просто подняться на трибуну и без дальнейших околичностей объявить обезглавливание не парламентарным!» (Правые, считающие обезглавливание в высшей степени парламентарным, разражаются бурными криками «браво».) «Это вопрос большого, исключительно серьезного значения» (как известно, г-н Баумштарк говорит это о каждом вопросе, по которому он выступает). «Другие парламенты… величайшие мужи законодательства и науки» (т. е. «все философы государственного права, начиная с Платона и ниже вплоть до Дальмана») «сами в течение 200–300 лет» (каждый?) «занимались этим вопросом, и если вы хотите, чтобы нас упрекали в таком легкомысленном разрешении столь важного вопроса… (браво!) Только совесть побуждает меня говорить… вопрос все же слишком серьезен… лишняя неделя при этом, поистине, не имеет никакого значения!»