Само собой понятно, что речь идет не о создании призрачной Польши, а о создании государства на жизнеспособной основе. Польша должна, по меньшей мере, обладать территорией 1772 г., должна владеть не только бассейнами, но и устьями своих больших рек и большой прибрежной полосой, по крайней мере, на Балтийском море.
Все это могла бы ей гарантировать Германия и притом оградить свои интересы и свою честь, если бы она после революции имела мужество, в своих собственных интересах, с оружием в руках потребовать от России отказа от Польши. Что при смешении немецкого и польского населения в пограничных областях, особенно на побережье, обе стороны должны были бы кое в чем уступить друг другу, причем некоторым немцам пришлось бы стать поляками, а некоторым полякам немцами, — это разумеется само собой и не представило бы никаких трудностей.
Но после половинчатой германской революции не нашлось мужества для столь решительного выступления. Произносить пышные речи об освобождении Польши, устраивать на железнодорожных станциях встречи проезжающим полякам и заверять их в самых горячих симпатиях немецкого народа (кому только не навязывались эти симпатии?) — на это нас хватило; но начать войну с Россией, поставить под вопрос все европейское равновесие и, наконец, отдать обратно какой-нибудь клочок награбленной земли — ну» ожидать этого значило бы не знать наших немцев!
А чем была бы война с Россией? Война с Россией была бы полным, открытым и действительным разрывом со всем нашим позорным прошлым, была бы действительным освобождением и объединением Германии, установлением демократии на развалинах феодализма и на месте кратковременного иллюзорного господства буржуазии. Война с Россией была бы единственно возможным путем спасти нашу честь и наши интересы по отношению к нашим славянским соседям и особенно к Польше.
Но мы были мещанами и остались мещанами. Мы совершили несколько дюжин малых и больших революций, которых сами испугались раньше чем они были завершены. После того как мы здорово нахвастали, мы ровно ничего не довели до конца. Революция, вместо того чтобы расширить наш кругозор, сузила его. При обсуждении всех вопросов было проявлено самое трусливое, самое ограниченное, самое узколобое филистерство, в результате чего все наши действительные интересы были, конечно, вновь скомпрометированы. С точки зрения этого мелочного филистерства, разумеется, и большой вопрос об освобождении Польши свелся к ничтожным фразам о реорганизации одной части провинции Познань, а наш энтузиазм по отношению к полякам превратился в шрапнель и адский камень.
Повторяем: решением единственно возможным, единственно ограждающим честь и интересы Германии, была война с Россией. На эту войну не отважились, и тогда произошло неизбежное: реакционная военщина, разбитая в Берлине, снова подняла голову в Познани; под видом спасения чести и национальных интересов Германии она подняла знамя контрреволюции и подавила наших союзников, революционных поляков, — и был момент, когда одураченная Германия бурно приветствовала своих победоносных врагов. Новый раздел Польши был совершен, и ему недоставало только лишь санкции германского Национального собрания.
Чтобы поправить дело, у Франкфуртского собрания был еще один выход: надо было исключить всю Познань из Германского союза и заявить, что вопрос о границах является открытым, пока не представится возможность повести об этом переговоры d'egal a egal{119} с восстановленной Польшей.
Но это значило бы требовать слишком многого от наших франкфуртских профессоров, адвокатов и пасторов из Национального собрания! Соблазн был слишком велик: они, мирные бюргеры, никогда не нюхавшие пороха, должны были простым голосованием завоевать для Германии страну в 500 кв. миль, присоединить 800000 «нетцких братьев», польских немцев, евреев и поляков, хотя и в ущерб чести и действительным, непреходящим интересам Германии, — какое искушение! — Они поддались ему, они санкционировали раздел Польши.
По каким мотивам — это мы увидим завтра.
IV
Кёльн, 21 августа. Оставляя в стороне предварительный вопрос, должны ли были познанские депутаты принимать участие в обсуждении и голосовании, перейдем прямо к дебатам по главному вопросу.