Но кроме этого «самого действенного» средства, в распоряжении г-на Ганземана имеются еще и другие:
«Для этой цели также необходимо предоставление занятий при помощи общественных работ, которые принесут стране действительную пользу».
Таким образом, г-н Ганземан обещает в этом отношении «предпринять еще более обширные работы для блага всех трудящихся классов народа», чем г-н Патов. Но сделает он это лишь тогда, «когда министерству удастся рассеять питаемую волнениями и подстрекательствами боязнь крушения государственного порядка и восстановить всеобщее доверие, необходимое для получения потребных денежных средств».
В данное время г-н Ганземан не может предпринять никаких работ, так как не может получить для этого никаких денег. Он сможет лишь тогда получить деньги, когда будет восстановлено доверие. Но когда будет восстановлено доверие, рабочие, по его собственным словам, найдут работу, и тогда правительству не придется предоставлять занятия безработным.
В этом отнюдь не порочном, а бюргерски-добродетельном кругу вертятся мероприятия г-на Ганземана по уничтожению нужды. Теперь же г-н Ганземан не может предложить рабочим ничего, кроме сентябрьских законов и Кавеньяка в миниатюре. В самом деле, это — министерство дела!
Вопроса о признании революции в программе мы уж не будем касаться. «Хорошо осведомленный корреспондент» «Kolnische Zeitung», пишущий под значком «G», только что намекнул публике, в
какой мере г-н Ганземан спас почву законности на благо соседних с нами публицистов. Г-н Ганземан признал за революцией лишь то, что она, по существу, вовсе не была революцией.
Едва г-н Ганземан кончил, как поднялся министр-президент Ауэрсвальд — ему ведь тоже полагалось что-то сказать. Он вынул исписанную бумажку и прочитал приблизительно следующее, только не в стихотворной форме:
Сегодня, судари, средь вас Я счастлив пребывать И этот незабвенный час Век буду вспоминать. От вас я слышу в этот миг Сочувствующий вой; Бессилен описать язык Восторг безмерный мой[117].Заметим, что мы истолковали здесь довольно невразумительную записку г-на министра-президента в самом благоприятном для него смысле.
Не успел г-н Ауэрсвальд кончить, как снова выскакивает наш Ганземан, чтобы постановкой вопроса о доверии показать, что он остался прежним. Он требует, чтобы проект адреса{48} был передан в комиссию, и говорит:
«Прием, который это предложение встретит в Собрании, даст представление о большем или меньшем доверии, с которым высокое Собрание относится к новому министерству».
Однако это было уже слишком. Депутат Вейксель — несомненно, один из читателей «Neue Rheinische Zeitung» — с возмущением вскакивает на трибуну и заявляет решительный протест против этого неизменного метода постановки вопроса о доверии. До сих пор все шло хорошо. Но раз уж немец взял слово, он не скоро с ним расстанется, и вот г-н Вейксель углубился в пространное рассуждение о всякой всячине — о революции, о 1807 и 1815 гг., о горячем сердце, бьющемся под простой курткой, и о разных других предметах. И все это потому, что «ему необходимо высказаться». Ужасный шум и несколько возгласов «браво» со стороны левых заставили этого достойного человека сойти с трибуны.
Г-н Ганземан стал уверять Собрание, что министерство совершенно не намерено легкомысленно ставить вопрос о доверии. К тому же на сей раз это не полный, а только частичный вопрос о доверии, так что нет надобности и говорить об этом.
Тогда разгораются такие дебаты, какие бывают редко. Все говорят одновременно, перескакивая с пятого на десятое. Говорят о доверии, о порядке дня, о регламенте, о польской национальности, о том, чтобы отложить обсуждение, и все это происходит вперемежку с криками «браво» и шумом. Наконец, г-н Парризиус замечает, что г-н Ганземан внес предложение от имени министерства, тогда как министерство как таковое не имеет права вносить какие-либо предложения, а может только делать сообщения.
Г-н Ганземан отвечает: он оговорился, предложение, в сущности, вовсе не предложение, а только пожелание министерства.
Величественный вопрос о доверии сводится, следовательно, всего-навсего к «пожеланию» господ министров!
Г-н Парризиус вскакивает на трибуну с левой стороны, г-н Риц — с правой. На трибуне они сталкиваются. Схватка становится неизбежной — ни один из героев не желает уступить; тогда председатель г-н Эссер берет слово, и оба героя возвращаются на свои места.