— Нравится своя работа?
— Нет, нос у вас хорош, длинный, серьезный. Я — о нем.
5. — Как влез в правый глаз, так два дня вылезти не могу.
6. — Я на ее руке четыре сеанса сидел.
7. — Мастихином бы пописать.
8. — Пикассо в железо ушел, в проволоку.
9. — Плотник у меня был — ох, и говорить мастер, вылитый Лесков.
«Сложить бы, говорит, два бревна «в поцелуйку». А? Или так: «Умирать, говорит, буду, всем обиды прощу, еловому суку не прощу».
10. — Натура должна отдыхать то одной, то другой рукой.
11. — Тут надо глубже написать, дураком.
12. — Сначала напишу, а потом будем думать, что вышло.
13. — Ну и красота какая, чорт возьми. Бездна красоты — человек.
14. — Он хохочет, накладывая краски.
— Ну и кусочек.
— Вы о чем?
— Да ухо у вас…
15. — Все мое внучьё.
16. — Красота — она сама все требует.
17. — Щеки пока потерпят.
18. — Устали? Ну, сейчас, сейчас. Сам идет на сходство.
19. — Пиши как рюмку, будет как человек.
20. Он писал, будто ел что-то вкусное, острое.
21. — Ага! — кричал он, найдя что-то нужное, верное. — Собаки подняли зайца. Напали на след.
22. — Тут у вас два пятнышка на лице, надо б в них попасть.
23. — Вот покопаюсь у вас в ноздре, залезу в ухо — и все.
Для романа: Хорошо бы вставить темы важнейших событий Европы — Жижка, фестивали молодежи, Фучик, Тельман, партизаны Италии.
Важнейшая проблема современного социалистического романа — нахождение новой емкости.
Нужно создать такую структуру, которая бы позволила говорить многое о многом, не выходя за пределы двадцати печатных листов.
Многотомные романы — привилегия гениев.
Хороший был бы рассказ «Неизвестный друг» с критикой писателя.
Между стволами стоят золотистые столбы чистого и холодного вечернего света…
Ветер пахнет раками.
Мачта лодки клонится, шатается, тычется в звезды, то высоко подымаясь, то глубоко падая вниз.
Это подлец, о котором можно сказать, что он местами хороший человек.
Роман — настолько условен, что никогда не следует думать о пропорциях. Главное — убедить. Если вы убедили читателя, значит, ваша композиция была такой, как нужно.
…Думаю о глаголах. Чтобы написать действие, нужно много глаголов, немного существительных и чуть-чуть прилагательных. Русский язык — язык глаголов. У нас из каждого глагола вырастает по нескольку существительных. Немецкий язык — стоячий, он из существительных, и чем они длиннее, тем немцу лучше. Французский — это пляшущее прилагательное. Существительное — для фиксации, прилагательные — для восторга и ненависти, глагол — для мысли и движения. «Глаголом жги сердца людей». Тут глагол в смысле «слово», но характерно, что глагол и слово — синонимы, а я бы взял эту строку эпиграфом для своих поисков.
— Ну, тут я обвел его вокруг фонаря, ничего не говоря.
Прежде чем вплотную сесть за большую работу, я накапливаю строительный материал — факты, поступки, меткие слова, наброски природы, детали для портретов, мысли. Пока мои действующие лица не начнут действовать в заданной им обстановке, я оборачиваюсь своим заготовленным материалом.
— Писатель — это огромное сердце. Спокойные люди редко становятся писателями.
Тот, кто не может влюбиться в один из тысяч рассветов, запомнить одно из тысячи деревьев, унести в сердце одну из тысяч улыбок, — тому трудно писать.
Писателю необходимо быть умным, но еще необходимее быть сердечным.
Лучше всего мне пишется в поезде, у окна. Тогда я записываю, как выглядят поля, облака, села, люди на станциях. И обязательно придумается либо рассказ, либо новая глава романа, либо новый ход действия. Вероятно, если бы я был проводником вагона, я бы писал несравненно лучше.
Жизнь должна входить в писателя без пауз, как вода в котел. Нет воды — лопаются трубы.
Рука очень несовершенный инструмент. Процент ее полезного действия, наверно, меньше, чем у паровоза. Мысль, доходя до руки, теряет половину своей остроты, и даже больше.
Я всегда знаю, что я хочу написать, но никогда не понимаю, как это придется сделать. Я каждый раз вынужден изобретать себе ходики, чтобы узнать, который час.
Для того, чтобы быть большим писателем, мне не хватало веры в себя.
Все писатели жалуются, что у них мало времени для творчества. Но те из них, у которых много времени, как раз мало пишут.