Много книг пишут теперь о нас за рубежом, и во всех этих книгах — явно ли, скрытно — присутствует «тайна» русской души. В ней-де все дело. Русская душа, широкая, готовая к подвигам и самопожертвованию душа великого народа-строителя, показанная человечеству старым русским искусством, никогда не представляла особой тайны. Это душа народа, которому было тесно в железных путах царизма, который искал дорог в будущее, который знал, что судьба его впереди.
Русский народ, поставленный царизмом в положение угнетателя других народов, не мирился с этой ролью. Никакое другое искусство не отразило с такой дерзкой и вдохновенной силой тоску по братству народов, как искусство русское. Стихи Пушкина и Лермонтова, строки Льва Толстого, Достоевского, Горького звали к великому побратимству, за которым открывалась сверкающая даль народного счастья.
Социалистическая революция придала поэтическим мечтам реалистическую форму — и души наших народов помолодели, объединившись. «Тайна» души русской стала «тайной» советской души.
«Октябрьскую революцию нельзя считать только революцией в области экономических и общественно-политических отношений. Она есть вместе с тем революция в умах, революция в идеологии рабочего класса» (И. Сталин).
Революции усиляют тех, кто их совершает. Свергнута власть эксплоататоров, распались цепи, сковывавшие миллионы трудящихся, раскрепощено их сознание. К построению социалистического общества наш народ приступил как победитель над прошлым.
Построено социалистическое общество, новый мир человеческих отношений со своим стройным, глубоким мировоззрением, своими законами и своей моралью, не похожими на законы и мораль капитализма. Советский человек зажил в среде, которой до него не было. Все потребное для нашей жизни и развития либо создалось заново, либо, перейдя из прошлого, до неузнаваемости изменилось под влиянием новых требований. Мы теперь не те русские, какими были когда-то, как не те уже и все народы нашей страны. Не потеряв ничего из своих прежних моральных богатств, каждый из наших народов приобрел нечто новое, отсутствовавшее в нем до социалистической школы, и возмужал, расцвел, как никогда раньше; социализм стал чудодейственным сплавом, положив начало национальному самосознанию единого советского народа, говорящего на доброй сотне языков.
Победа социализма в нашей стране — результат огромной работы Коммунистической партии под руководством Ленина и Сталина над переделкой человеческого сознания, по вовлечению широчайших масс трудящихся в активную политическую жизнь. Социализм стал движением миллионов.
Именно поэтому социалистическое мировоззрение стало за тридцать лет народным, национальным.
Мы — люди иного измерения, иного уровня, чем в капитализме. Если бы это было не так, жизнь не выдвинула бы на поэтическую арену одного из самых замечательных поэтов двадцатого века — казаха Джамбула, умершего неграмотным накануне своего столетия, но проявившего прозорливую мудрость пророка в песнях о социалистической жизни.
Как бы это могло произойти, если бы души этого старца не коснулось веянье эпохи, озаренной светом великих идей Ленина — Сталина и славной победами практической жизни социализма?
Какой индеец смог бы в тяжелые для Лондона дни с отцовской гордостью воззвать к англичанину, как это сделал Джамбул, воскликнув: «Ленинградцы, дети мои!», в тяжелые дни обороны Ленинграда.
Старый казах Джамбул по праву называл себя отцом молодых русских, отстаивающих Ленинград. И он и они были одним народом. Где, в каком другом мире, кроме нашего, старец в кожаных лаптях мог выйти к аудитории, представляющей цвет европейской художественной мысли, как это было в 1934 году на I съезде советских писателей в Москве, и изложить им свой поэтический манифест, как старейший среди равных? Старец этот, поразивший наших гостей из Европы, был Сулейман Стальский из Дагестана, житель крохотного аула. Но этот аул был более передовым населенным пунктом, чем многие из столиц Запада.
Социализм не только спаял нас. Он породил в нас жажду, которой не испытывал еще ни один народ в историческом прошлом, жажду общения между собою, неиссякаемую потребность друг в друге.
Какой русский видит в грузине Руставели или в украинце Шевченко лишь иностранцев, хотя б и величественных? Со школьной скамьи впитывает у нас ребенок волшебство братских муз, поэзию их душ, эпос их истории, обогащаясь ими, как соками жизни, ему одному по праву принадлежащей. И когда мы слышим Пушкина в оазисах Средней Азии или Руставели в Арктике, кто из нас скажет — это мой Пушкин, мой Руставели? Это не мое — это наше.