– Мы решили, так будет легче доставать деньги и вести хозяйственную деятельность, – молвил Огуревич с вежливой скорбью человека, которому вот-вот набьют морду.
– Кто это – мы?
– Я, Гелий Захарович и Совет старейшин.
– Гелий Захарович, это правда?
– Увы, рынок беспощаден даже к старикам! – отозвался Меделянский, разглядывая шторы.
– В результате, – разъяснил молодой юрист, – тридцать процентов акций получили ветераны, передав их в доверительное управление Совету старейшин. Тридцать процентов – дирекция в лице господина Огуревича. И тридцать – фонд «Сострадание» в качестве оплаты за замену пришедшей в негодность сантехники и косметический ремонт здания. Десять процентов переданы Жменю.
– Теперь ясно! – грозно подытожил игровод. – То-то я смотрю: стоит мне у Регины или Вальки спросить про финансы, они только хихикают и щиплются.
– Я запретил им рассказывать. Это конфиденциальная информация, – вздохнул директор.
– Конфиденциальная? Значит, вы меня втемную использовали? Да если бы я знал… Мы уходим! – Режиссер рванулся к двери, увлекая за собой Кокотова, словно смерч – неосторожного путника.
– Погодите, стойте, Дмитрий Антонович, старики-то не виноваты! Надо спасать «Ипокренино»! – Лицо Кеши исказилось чувством мучительной ответственности – такое бывает у голливудского актера, когда он перекусывает наобум проволочку атомной бомбы, подложенной под родильный дом.
Игровод остановился у самой двери, испытующе посмотрел на вероломных соратников, скрипнул зубами, затем вернулся, сел в кресло и стал раскуривать погасшую трубку. Кокотов, предъявляя свою жизненную самостоятельность, потоптался у выхода и тоже остался.
– Ну и как спасать будем? – спросил Жарынин, пыхнув дымом.
– Судиться! – объявил молодой Болтянский. – Но хотелось бы знать, сколько акций скупил Ибрагимбыков?
– А разве это не известно? – удивился Дмитрий Антонович.
– Откуда? Может, вы знаете, а я – нет, – улыбнулся правнук. – Начнем с вас, Аркадий Петрович.
– Почему с меня?
– Вы брали в долг у Ибрагимбыкова. Сколько акций вы передали ему под обеспечение займа?
– Я не хочу, чтобы начинали с меня! – тихо крикнул директор и отвердел щеками.
– Ладно, начнем с вас, Гелий Захарович! У вас был пакет в тридцать процентов. Надеюсь, они целы?
– Я не желаю, чтобы начинали с меня! – Создатель Змеюрика гордо откинул голову.
– Почему?
– Не желаю…
Соавторы переглянулись.
– Господа, господа! – с мягким психотерапевтическим нажимом воззвал Кеша. – Не надо сердиться. Я никого не хочу обидеть. Хорошо, начнем с меня.
– Почему с вас? – насторожился Жарынин.
– Все очень просто. Четвертый пакет, как вы помните, остался у ветеранов, и общее собрание передало его Совету старейшин, который возглавляет…
– …Ян Казимирович, – кивнул игровод.
– Правильно! – продолжил правнук. – Но после того как уволили последнего охранника…
– Кризис… – шепнул в свое оправдание Огуревич.
– …дедушка, опасаясь за целость акций, передал их мне на ответственное хранение, ибо из сейфа фирмы «Дохман и Грохман», где я имею честь служить, украсть акции невозможно. Но чтобы у вас, господа, не возникало никаких сомнений, я привез их с собой. Вот они…
Кеша набрал шифр на замочке и, открыв портфель, вынул оттуда папочку – тоже с шифровым замком. Кокотов прожил без малого двадцать лет при капитализме, но ни разу не держал в руках акций (что, возможно, и к лучшему). Он ожидал увидеть пачку красивых бумаг с гербами, серпами и колосьями, наподобие «чемадуриков» или облигаций госзайма, которые берегла до самой смерти бабушка. Но законник извлек из папки всего один листок с печатями-подписями и протянул его почему-то Жарынину со словами:
– Прошу убедиться!
– Все верно! – подтвердил игровод после того, как, водрузив на нос китайчатые очки, осмотрел листок со всех сторон. – Тридцать процентов ЗАО «МСУ “Кренино”».
– Кто еще хочет удостовериться? – спросил Кеша, пряча драгоценный документ в папку, а папку – в портфель.
– Мы вам верим, – сдобным голосом отозвался Огуревич.
– Тогда я повторяю вопрос. – Ободряющая улыбка покинула лицо юриста, а голос зазвучал сурово. – Сколько у Ибрагимбыкова наших акций? Сколько? Аркадий Петрович, начнем все-таки с вас!
– Были трудности… Стариков надо кормить… Я вынужден… Вы же знаете… – проблеял директор.
– Сколько? – рявкнул Жарынин.
– Двадцать.
– Отдали или осталось?
– Отдал, – тихо ответил директор и отвернулся, ища поддержки у Блаватской.
– Так. Теперь вы, Гелий Захарович, – строгим учительским голосом спросил правнук.