– Как вы ее продадите, если «Ипокренино» под судом? Я юрист, а не махинатор. Невозможно! Мой прадедушка слишком стар, чтобы носить мне в тюрьму передачи! – отрезал Болтянский-младший и двинулся к двери.
– Постойте, Иннокентий Мечиславович! – Жарынин резво встал из кресла и заступил ему путь. – Ради спасения «Ипокренина» мы все идем на жертвы. Меделянский и Огуревич кладут на алтарь борьбы акции. Кладете?
– Кладем… – с неохотой отозвались оба.
– Мы с Кокотовым отдали самое дорогое – веру в справедливость. И мне теперь ничего не осталось, как согласиться со старым русофобом Сен-Жон Персом: «Дурной климат заменяет России конституцию». Конечно, можно сейчас разойтись: мол, пусть все будет как будет. Но! – Голос игровода зазвенел, а морщины на лысине сложились в иероглиф страдания. – Но неужели вам наплевать, что эта пристань престарелых талантов превратится в остров пиратов? Неужели вас не тревожит, что заслуженных стариков, привыкших друг к другу, рассуют по нищим богадельням? Неужели вам плевать, что многие из них не выдержат потрясения и погибнут?!
– Стариков мне действительно жалко… – пробормотал правнук.
– Вижу! Чтобы спасти «Ипокренино», от вас требуется не много – добыть нам под акции срочный кредит. Вы это можете! Как только мы выиграем суд, Аркадий Петрович продаст кусок земли – ему не впервой! – и мы вернем деньги. Пожертвуйте буквой закона ради духа сострадания, прошу вас, Иннокентий Мечиславович!
Некоторое время Болтянский-младший стоял в нерешительности, опустив голову, и задумчиво вращал рифленые колесики портфельного замочка. Остальные смотрели на него, словно пять тысяч голодных евреев на Спасителя с горбушкой. Было даже слышно, как за окном Агдамыч ритмично скребет метлой по асфальту и чуть подрагивают стекла, потревоженные далеко летящим самолетом.
– Допустим, я соглашусь… Допустим. С акциями Меделянского и Огуревича проблем не будет. Они владельцы и могут распоряжаться ими как пожелают. А вот как быть со стариковским пакетом? Решение о передаче под залог должно принимать общее собрание… Мне нужен заверенный протокол.
– Поддержат единогласно! – пообещал Огуревич.
– Но тогда информация выйдет наружу, а Ибрагимбыков обязательно этим воспользуется на суде! – предупредил Кеша. – Он, кстати, знает обо всем, что здесь происходит. Кто-то сливает ему информацию.
– Кто-о??! – вскричали все хором.
– Не знаю…
– Давайте посвятим в это дело только Яна Казимировича, – предложил Жарынин. – Он председатель Совета старейшин.
– Ни в коем случае! – переменился в лице правнук. – Он – фельетонист советской школы, страсть к разоблачениям у него сильнее разума. Вы знаете, скольких наркомов он посадил при Сталине и скольких секретарей обкомов лишил партбилетов при Брежневе?!
– Догадываемся…
– Он вообще не должен ничего знать!
– Тогда поручим дело Ящику. Савелий – чекист с семидесятилетним стажем. Сидел вместе с Судоплатовым. Он сделает так, что ветераны подпишут не глядя… – предложил игровод.
– Вы уверены?
– Мы так уже делали, – потупясь, сознался Огуревич.
– Ай-ай-ай! Ну, тогда за работу! – Кеша, повеселев, взглянул на часы. – Мой начальник в отпуске, я позвоню от его имени в банк, думаю, удастся получить мгновенный кредит. Готовьтесь! За бумагами сам приеду. О! Мне пора. Будем на связи. Значит, за вами, Аркадий Петрович, – протокол, акции и большие порции. За вами, Гелий Захарович, – акции и Морекопов.
– И двадцать процентов доходов от Змеюрика… – ядовито добавил Жарынин.
– Это вы брюссельским крючкотворам скажите! – тяжко отозвался старый сутяжник.
– А за вами, Дмитрий Антонович, хор старцев! – бодро напомнил юрист.
– А что за вами? – хмуро спросил режиссер.
– За мной будущее. Прошу извинить: у меня – самолет…
Молодой юрист коротко поклонился всем сразу, снова надвинул на лицо выражение бесцельной приветливости и быстро направился к выходу. Но едва он протянул руку, дверь перед ним распахнулась и на порог шагнула женщина, удивительно похожая на вероломную Веронику. Кеша галантно поклонился и бочком, прижимаясь спиной к косяку, чтобы не задеть даму, выскользнул из кабинета. Но все-таки неловко затронул ее и смутился:
– Простите!
Она отстранилась, внимательно посмотрела на него и произнесла голосом беглой кокотовской жены:
– Пустяки! – Затем, проводив молодого человека строгим взглядом, повернулась к Меделянскому: – Гелий, сколько можно ждать?
– Прости, киса, очень важный разговор! – развел руками Гелий Захарович, виновато глянув на автора «Преданных объятий».