Затем произошло то, о чем потом растрезвонили нескромные газеты. Около пяти часов дня министерство Бинерта пало, и барышня Блажена ждет теперь смены кабинета, потому как с момента этого падения пан Юречек к ним носу не казал.
Если Бинерту поручат составить новый кабинет, может быть, явится и пан Юречек…
1911
Смерть старого Фенека
Венгерская зарисовка
Это было накануне праздника короля святого Иштвана, когда по всей Венгрии в городах и деревнях поют песни, разносится запах вина, а в трактирах подмастерья вытаскивают из-за голенищ ножи, чтобы дракой закончить торжество во славу первого христианского государя венгерского королевства.
Фокоши — секирки на длинной рукоятке — надраивались еще за неделю, потому, что в день святого Иштвана идти на драку с неначищенным топором — все равно что не, побелить свой дом к этому празднику и не обновить свежей краской синие полосы, идущие по низу фасада.
Что бы сказал на это патрон венгерской короны? Что бы сказал Сент-Иштван, если бы в его праздник люди не объелись, не перепились и не передрались?
Если хотя бы чего-то одного из этого недостает, то и праздник не в праздник.
Даже господа нотариусы и судьи принимают участие во всеобщем веселье, а цыгане в этот день не боятся жандармов и, как водится, жмурятся от обилия выпитого вина, ибо блаженство всеобщего праздника ударяет им в ноги.
И всего этого не суждено было дождаться нынче старому Фенеку, потому что лежал он смертельно больной в своей хатенке на краю деревни Бокор. Все ждали, что он помрет как раз накануне праздника короля святого Иштвана.
Он лежал на тулупе и только просил пить, и домашние готовы были зажечь свечку, как только он впадет в забытье.
В обед соседи, ранним утром ушедшие в поле, возвращались уверенные, что за это время он успел умереть; и дивились, услышав, как он расспрашивает сына, сколько вина и дрянного пива заказал трактирщик на завтрашнее торжество.
— Ну и что, — слышался голос Фенека, — побелили вы дом и покрасили внизу синим?!
В это мгновение в комнату вошел сосед Арок, личный враг старого Фенека, и все услышали, как Фенек зарычал:
— Barom! — Скотина!
Что не могло относиться ни к кому другому, кроме Арока.
Арок прошел прямо к лавке, где лежал больной, и приветствовал его:
— Dicsértessék a Jézus Krisztust! — Слава Иисусу Христу!
— Mind orokké amen! — Во веки веков! — ответил смертельно больной и еще раз прорычал: — Barom!
— Гляди-ка, — сказал Арок, усаживаясь рядом, — кто бы подумал, что в прошлом году ты отгулял на празднике святого Иштвана в последний раз!
Фенек отвернулся к стене.
— До вечера не протянешь, — проникновенно продолжал сосед. — Я только сейчас встретил его преподобие священника, и он мне сказал: «Старый Фенек уже готов предстать пред очами господними, так что завтрашний праздник справим без него».
Фенек молчал.
— Парни из Корома, — не унимался Арок, — завтра снаряжаются к нам, мол, будут танцевать с нашими девчатами. Мне об этом толковал Тёльдь, да еще добавил: «Старый Фенек уже не будет разгонять их топором, как бывало».
— Подайте воды, — попросил Фенек. И, смочив губы, заметил: — Ну, это мы еще поглядим…
— До чего мне жаль тебя, Фенек, — продолжал Арок. — Случалось, мы не ладили, да бог с тобой! Жалко мне тебя. Такой человек, а помирает на тулупе у печки, как баба, перед самым праздником святого Иштвана.
Тут все в комнате напугались, потому что никто из них никогда не слышал, чтобы умирающий так громко закричал:
— Фокош! Подайте мне фокош!
Фенек поднялся, и глаза его засверкали, а Арок при этом испуганно отскочил в сторону.
— Фокош мне, кому говорят! — раскричался Фенек. Когда ему принесли секирку, он внимательно оглядел ее и потребовал: — Дайте сюда брусок.
И это его желание было исполнено. Женщины у дверей тихо молились, шептали «Отче наш», не зная, что же будет дальше.
Фенек прошелся бруском по острию вниз-вверх, поплевал на брусок и он стал точить и надраивать фокош.
Все, кто был в хате, перекрестились. Сомнений не было! Умирающий явно собирался принять завтра участие в празднике короля Иштвана.
— Портки! — крикнул он вдруг снова.
Принесли широкие штаны, и Фенек всунул в них свои тощие ноги, встал и, опираясь на фокош, достал из-за печки праздничную шляпу, которая вот уже три воскресенья не покрывала его седую голову. Он сплюнул и смерил Арока взглядом, в котором горели одновременно ненависть и лихорадка. Потом вышел из дома, немного прошелся по деревне и пошел к дому священника, провожаемый удивленными взглядами всего села.