На свадьбе он познакомился с ее отцом и матерью; это были бесхитростные деревенские люди, они уехали сразу же после свадьбы. На прощанье на перроне вокзала теща посулилась приехать в Прагу после жатвы.
Прошло порядочно времени после уборки урожая. Однажды Хохолка стоял на посту и орлиным оком взирал на пешеходов, проходящих мимо него. Навстречу ему поспешала дебелая деревенская тетка в широких юбках, с кошелкой в руке. Это была его теща.
— Доброго здоровьичка, матушка, — сказал Хохолка, — с приездом в Прагу. А что вы несете?
— Да вот хлеба вам привезла из своей пшеницы, — ответила теща, открывая кошелку, — дар господень.
Пан Хохолка любезно распрощался с ней и с минуту смотрел ей вслед.
Вдруг он побледнел, страшная мысль мелькнула у него в голове. Что-то слишком уж широкие юбки у тещи!
В несколько прыжков он настиг ее.
— Ну-ка, разрешите, матушка, — выдавил он из себя и принялся похлопывать ее по юбкам.
— Иисус-Мария! — воскликнул он, ощупывая тещу. — Один гусь, второй гусь! Пройдемте, — заявил он строго и потащил трясущуюся женщину за руку на пункт, где толкнул ее за ширмы и крикнул старой Фоусковой: — А ну разденьте эту деревенскую ведьму!
Это говорил Брут!
Потом, повернувшись к теще, он воскликнул плачущим голосом:
— Что вы со мной сделали, матушка?
Это говорил уже несчастный зять.
И теща, рыдая, в то время как вместе с гусями падали ее нижние юбки отвечала:
— Это мне Маринка написала, чтобы я постаралась как-нибудь переправить их через ваш акциз…
— Маринка? — воскликнул несчастный Хохолка. — Сегодня же вон из дому!
И неумолимый Хохолка, утративший в мгновение ока доверие к жене, сдержал свое слово.
Он выгнал изменницу из дому и теперь еще придирчивей ощупывает мантильки барынек и служанок, что проходят мимо его поста, и грозно — еще грознее прежнего — гремит в каждом трамвае:
— Есть у вас что-либо, подлежащее пошлине?
Сватовство в нашей семье
Из записок примерного мальчика
Ну, и намаялись мы с нашей Лидкой, со старшей, потому что она уже сколько раз на всю ночь уезжала с мужчинами, которые просили маму отпустить ее с ними за город погулять. Как-то пришел пан Сыроватко, чиновник, очень хороший человек, честный — и первым делом к маме да к папе: уж очень просил разрешить Лидке поехать с ним за город. Сыроватко все сморкался и говорил, что он очень порядочный и характер у него прекрасный. Мама сказала:
— Ладно, пусть прогуляется девочка, но чтоб в восемь была дома, два раза ей ужин греть не буду, и вообще позже приходить неприлично, разговоров потом не оберешься.
Пан Сыроватко сразу засморкался и маме в ответ: он-де честный человек, а не какой-нибудь там подлец. Папа сказал:
— Подлец не подлец, а обратно привезите в целости и сохранности, ох, не нравится мне все это!
Только делать нечего, мама что ни скажет — мы с папой сиди и молчи, даже когда мы правы, а она околесицу несет.
В общем, взял, пан Сыроватко Лидку за город. Мама ее перекрестила, а пан Сыроватко сунул мне пятак — вроде как за то, что своего добился.
Времени было уже полдевятого, а о Лидке ни слуху ни духу, в десять подъезд заперли, потом одиннадцать пробило. Мама плакала, а папа съел Лидкин ужин и начал сердито ходить по комнате и кричать, что привлечет его, пана Сыроватко, к ответственности и утром пойдет на него заявит. Мама причитала, что с ними, наверное, что-нибудь случилось. Может, Лидка ногу сломала или шею себе свернула, или утонули оба, а то еще вдруг Лидка потеряла самое дорогое, что ей от матери досталось.
Я удивился, что она такого могла потерять, и получил от папы затрещину, а мама велела мне молиться. Я сказал, что ангел-хранитель Лидку не оставит, я сам рае видел картинку, как ангелочек переводит по бревну над пропастью девочку с цветочками в корзинке.
Но папа, ворчал, что теперь у Лидки главный ангел-хранитель — это пан Сыроватко, а будь лично он девушкой, не хотел бы пана Сыроватко себе в провожатые, да еще ночью.
Было двенадцать, и мама называла Лидку уже не «Лидушка моя золотая», а «потаскуха эдакая» и «беспутница», а папа кричал:
— Это же надо, ухажеры пошли! — Дочь за город отпустить и то боязно!
Мы не спали до трех ночи. В два часа в шкафу что-то треснуло, мама перекрестилась и громко сказала: