С минуту Нанеа стояла неподвижно; ее лицо рдело в лучах заходящего солнца; и Хадден просто упивался ее красотой. Затем, с тяжелым вздохом, она отвернулась, и заметив, что он пробудился, быстрым движением прикрыла грудь и подошла, вернее, подплыла, ближе.
— Вождь проснулся, — сказала она с присущей ей мягкостью голоса. — Не подать ли ему чего-нибудь?
— Да, красавица, — ответил он, — я хочу пить, но слишком слаб, чтобы дотянуться до молока.
Она опустилась на колени и, поддерживая его голову левой рукой, правой поднесла чашу к губам. За то недолгое время, пока Хадден пил, с ним случилось нечто неожиданное и необъяснимое. Трудно сказать, что на него повлияло так сильно: прикосновение ли девушки, ее необычная смуглая красота или же нежная жалость в ее глазах, а может быть, и все вместе. Она задела какую-то тайную струну в его бурном, необузданном сердце, и его вдруг захлестнула страсть, не слишком, может быть, возвышенная, но вполне реальная. Ни на один миг не усомнился Он в значении того потока чувств, который затопил все его существо. С чем-чем, а с фактами Хадден умел считаться.
«Клянусь Небом, — сказал он себе, — я влюбился в эту черную красотку с первого взгляда — просто без ума от нее; такого со мной никогда еще не бывало. Положение трудное, но в конце концов во всем есть свои хорошие стороны. Для меня, конечно. Но не для Нахуна или Сетевайо, или их обоих. Ну, а если она мне надоест, я всегда могу от нее отделаться».
Обессиленный приливом волнения, он прилег на меховую подушку и смотрел, не отрывая глаз, на Нанеа, пока она смазывала нанесенные леопардом раны каким-то снадобьем.
Казалось, то, что происходило в его душе, в какой-то степени передалось и девушке. Рука ее слегка задрожала и, быстро закончив врачевание, она встала с колен, вежливо сказала: «Я сделала все, что нужно, инкоси», — и заняла прежнее место у столба.
— Благодарю, госпожа, — сказал он, — у тебя добрые руки.
— Не зови меня госпожой, — ответила она, — я всего-навсего дочь вождя Умгоны.
— И зовут тебя Нанеа, — продолжал он. — Не удивляйся, я уже слышал о тебе. Но ведь ты станешь важной госпожой, если займешь место в краале короля.
— Увы! увы! — вздохнула она, закрывая лицо руками.
— Не огорчайся, Нанеа, как бы высока и густа ни была изгородь, сквозь нее или через нее всегда можно перебраться.
Опустив руки, она внимательно на него посмотрела, но он не стал развивать свою мысль.
— Скажи мне, Нанеа, как я здесь очутился.
— Тебя принес Нахун вместе с другими охотниками, инкоси.
— Я начинаю испытывать благодарность к леопарду, который сшиб меня с ног. Нахун — смелый человек, ему я обязан спасением. Надеюсь, я смогу заплатить свой долг — тебе, Нанеа.
Такова была первая встреча Нанеа и Хаддена, но хотя девушка не искала новых встреч, само положение, в котором они находились, и его болезнь требовали частого общения. Белый человек был полон решимости завладеть так понравившейся ему туземной девушкой и не колеблясь пустил в ход все свое обаяние, чтобы отвратить от Нахуна и привлечь к себе ее сердце. Ухаживал он без всякой грубости, действовал вкрадчиво, стараясь оплести ее паутиной лести и внимания. И он, без сомнения, добился бы своей цели, ведь Нанеа была только женщиной, к тому же еще и неопытной, — если бы не одно простое, но непреодолимое препятствие. Она любила Нахуна, и в ее сердце не оставалось места ни для одного другого мужчины, белого или черного. Ее отношение к Хаддену было вежливым и добрым, не более того; она, казалось, даже не замечала его постоянных усилий отвоевать себе уголок в ее душе. Сначала он был в недоумении, но потом вспомнил, что зулуски никогда не проявляют своих чувств по отношению к поклонникам, до их откровенного объяснения. Необходимо было объясниться.
Придя к этому решению, он постарался выполнить его при первой же возможности. К тому времени он уже окончательно оправился от ран и часто разгуливал вокруг крааля. В двухстах ярдах от хижины Умгоны начинался ручей, и по вечерам Нанеа обычно ходила туда за питьевой водой. Тропа от крааля к ручью пролегала через рощу, и однажды перед закатом, увидев, что Нанеа спустилась к ручью, Хадден уселся там под деревом. Через четверть часа Нанеа появилась с большой тыквенной бутылью на плече. Чтобы не забрызгать свою накидку, она оставила ее дома и была в одной муче.
Хадден смотрел, как, упершись руками в бедра, она поднимается по тропе; ее великолепная нагая фигура четко вырисовывалась на фоне вечереющего неба. Он не знал, с чего начать разговор. Но случай помог ему: когда Нанеа была уже совсем близко, перед ее ногами скользнула змея, она в испуге отпрыгнула назад и уронила калебас. Он подошел и подобрал его.
— Подожди здесь, — сказал он, смеясь, — я наполню его водой и принесу.
— Нет, инкоси, — запротестовала она, — это женское дело.
— У нас, — сказал он, — мужчины с удовольствием помогают женщинам. — И оставив ее в нерешимости, направился к ручью.
Возвращаясь, он пожалел о своей галантности: нести тыквенную бутыль на плече оказалось делом нелегким, и он выплеснул часть ее содержимого на себя.
— Вот твой калебас, Нанеа; хочешь, я донесу его до крааля?
— Нет, благодарю тебя, инкоси; отдай его мне, для тебя он слишком тяжел.
— Погоди, я провожу тебя. Я еще очень слаб, Нанеа; если бы не ты, я бы, конечно, не выжил.
— Тебя спас Нахун, а не я, инкоси.
— Нахун спас мое тело, но мою душу спасла ты.
— Ты выражаешься чересчур туманно, инкоси.
— Тогда буду говорить прямо, Нанеа. Я люблю тебя.
Ее карие глаза изумленно открылись.
— Ты, белый господин, любишь зулусскую девушку? Да как это может быть?
— Не знаю, Нанеа, но это правда, и не будь ты слепа, ты давно бы уже это заметила. Я люблю тебя и хочу на тебе жениться.
— Это невозможно, инкоси, я уже обручена.
— Да, — ответил он, — ты предназначена в жены королю.
— Нет, я обручена с Нахуном.
— Но ведь через неделю тебя отведут к королю. Не лучше ли стать моей, чем его, женой?
— Конечно, я охотнее вышла бы замуж за тебя, чем за короля, но больше всего я хочу стать женой Нахуна. Возможно, мое желание так и не исполнится, но я никогда не буду жить в королевском краале.
— Как ты сможешь противиться воле короля?
— Есть глубокие воды, где девушка может утопиться, есть деревья, на которых она может повеситься, — ответила девушка, твердо сжав губы.
— Нет, нет, Нанеа, ты слишком хороша, чтобы умереть.
— Хороша ли я или нет, я все равно умру, инкоси.
— Нет, нет, ты должна бежать со мной — я уже придумаю, как, — и стать моей женой.
Он обнял ее за талию и попытался привлечь к себе. Без всякого резкого усилия, ни на миг не роняя достоинства, девушка высвободилась.
— Благодарю за предложенную честь, инкоси, — спокойно сказала она, — но ты не понимаешь. Я жена Нахуна — принадлежу Нахуну. и пока он жив, даже не посмотрю ни на кого другого. Таков наш обычай, инкоси. Мы, зулуски, женщины простые, невежественные — не то что белые, — и если мы даем обет верности, то храним его до самой смерти…
— Да? — сказал Хадден. — Так, что же, теперь ты пойдешь и скажешь Нахуну о моем предложении?
— Нет, инкоси; зачем мне открывать ему твои тайны? Я же сказала тебе «нет», а не «да»; значит, у него нет никакого права знать об этом. — И она нагнулась, чтобы поднять калебас.
Хадден быстро прикинул, как ему поступить, ибо ее отказ только укрепил его решимость. И тотчас же, в самых общих очертаниях, в голове у него родился замысел. Этот замысел отнюдь не отличался благородством, скорее напротив; это, может быть, остановило бы многих, но не Хаддена, который не мог допустить, чтобы над ним одержала верх простая зулуска, и, хотя и не без сожаления, решил, что если не сможет добиться своей цели сколько-нибудь честными способами, то вынужден будет прибегнуть к способам более сомнительного свойства.