А между тем Пескад и Матифу уже несколько месяцев забавляли жителей здешних мест и знали, чем угодить славянскому населению.
Покинув Прованс, приятели перешли Прибрежные Альпы, миновали Миланскую провинцию, Ломбардию, Венецианскую область и во всех случаях жизни прекрасно дополняли друг друга, ибо один пускал в ход свою силу, а другой — изворотливость. Успех довел их до Триеста — до самого сердца Иллирии. Затем они прошлись по Истрии и добрались до далматинского побережья — до Зары, Салоны и Рагузы — и все еще считали, что выгоднее идти вперед, чем возвращаться вспять. Позади лежали места, где их уже видели. А продвигаясь вперед, они несли с собой новый репертуар, что сулило известный заработок. Однако теперь они все более убеждались, что их турне, и без того не слишком прибыльное, начинает принимать уже совсем плачевный оборот. Поэтому бедные неудачники мечтали лишь об одном: как бы вернуться на родину, вновь увидеть Прованс. Они давали себе зарок, что больше никогда не будут так далеко уходить от родных мест. Но к ногам их были привязаны тяжелые колодки, колодки нищеты, и пройти несколько сот лье с такими колодками было делом нелегким!
Однако, прежде чем думать о будущем, следовало позаботиться о настоящем, то есть об ужине, который был еще отнюдь не обеспечен. В кассе не было ни гроша, — если позволительно назвать кассою уголок носового платка, куда Пескад обычно завязывал их совместный капитал. Тщетно паясничал он на подмостках! Тщетно бросал в пространство отчаянные призывы! И тщетно Матифу выставлял напоказ свои мускулы, на которых вены выступали, как ветви плюща на узловатом стволе! Ни единый зритель не проявлял желания проникнуть за холщовый занавес.
— Ну и тяжелы же далматинцы на подъем, — говорил Пескад.
— С места не сдвинешь, — соглашался Матифу.
— Право же, сегодня, видно, почину так и не будет! Придется нам, Матифу, складывать пожитки.
— А куда мы отправимся? — осведомился великан.
— Много хочешь знать, — ответил Пескад.
— А ты все-таки скажи.
— Как ты думаешь, не отправиться ли нам в страну, где есть надежда поесть хоть раз в сутки?
— Что же это за страна, Пескад?
— Она далеко, очень-очень далеко… страсть как далеко… и даже еще дальше.
— На краю земли?
— У земли нет края, — многозначительно изрек Пескад. — Будь у нее край, она не была бы круглой. А не будь она круглой, она не вертелась бы. А не вертись она — она стояла бы на месте, а стой она на месте…
— Что же тогда? — спросил Матифу.
— Ну, тогда она свалилась бы на солнце, да так быстро, что за это время и кролика не своровать.
— А тогда что?
— А тогда случилось бы то, что бывает, когда у неуклюжего жонглера сталкиваются в воздухе два шара. Крак! Все трещит, все валится, публика свистит, требует, чтобы ей вернули деньги, и их приходится возвращать, и уж в такой день ужина не бывает.
— Значит, — уточнил Матифу, — если бы земля свалилась на солнце, ужинать уж не пришлось бы.
И Матифу погрузился в бескрайние размышления. Он уселся на подмостках, скрестил руки на груди, обтянутой трико, покачивал головой, как китайский болванчик, ничего не видел, ничего не слышал и молчал. Он был захвачен течением причудливых мыслей. Все смешалось в его огромной башке. И вдруг он почувствовал, что где-то внутри, в самых глубинах его существа, разверзлась некая бездна. Ему показалось, будто он куда-то поднимается — очень, очень высоко. Страсть как высоко. (Выражение, только что употребленное Пескадом, произвело на Матифу сильное впечатление.) Потом ему почудилось, что кто-то выпустил его из рук и он падает… в свой собственный желудок, то есть в пустоту!
Истинный кошмар! Бедняга встал со скамейки и протянул руки как слепой. Еще немного, и он свалился бы с подмосток на землю.
— Что с тобой, Матифу? — воскликнул Пескад, схватив товарища за руку и не без труда оттаскивая его назад.
— Со мной… со мной… Что?
— Да, что с тобой?
— Вот что… — проговорил Матифу, собираясь с мыслями; хоть их было и не много, задача все же была не из легких. — Вот что… Надо мне с тобой поговорить, Пескад.
— Ну так говори, друг мой. Можешь не бояться, нас никто не подслушает, — вся публика разбрелась!
Матифу присел на скамейку и могучей рукой осторожно, словно боясь переломать своему маленькому товарищу кости, привлек его к себе.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Спуск трабаколо
— Значит, ни с места? — спросил Матифу.
— Что ни с места? — переспросил Пескад.
— Да дела.
— Они могли бы идти походче, слов нет, но могло бы быть и того хуже.
— Пескад!
— Что, Матифу?
— Ты не рассердишься, если я что-то скажу?
— Может быть, и рассержусь, если оно того стоит.
— Так вот… тебе бы лучше со мной расстаться.
— Как это «расстаться»? Оставить тебя в беде? — спросил Пескад.
— Да.
— Говори, говори, чудак. Что ты еще придумал?
— Ну да… Я уверен, что если ты останешься один, ты живо выпутаешься из беды. Я тебя связываю, а без меня тебе ничего не стоит…
— Скажи-ка, Матифу, — серьезно отвечал Пескад, — ты ведь толстый, правда?
— Толстый.
— И большой?
— Большой.
— Так вот, никак не пойму, как это в тебе, хоть ты и толстый и большой, могла уместиться такая непомерная глупость, какую ты сейчас отмочил.
— Да почему же, Пескад?
— Да потому, друг мой, что она больше и толще тебя самого. Не хватало еще, чтобы я тебя бросил, дурья ты голова! Да если меня с тобой не будет, чем же ты, спрашивается, станешь жонглировать?
— Чем стану жонглировать?…
— Кто с опасностью для жизни станет прыгать через твою башку?
— Да я не говорю…
— Или перелетать с одной твоей руки на другую?
— Н-да, — промычал Матифу, не зная, что ответить на такие вопросы, поставленные ребром.
— Кто будет с тобой перед неистовствующей публикой… если паче чаяния публика соберется…
— Публика! — повторил Матифу.
— Итак, замолчи, — продолжал Пескад, — и давай-ка лучше смекнем, как бы нам заработать на ужин«
— Мне что-то не хочется есть.
— Тебе всегда хочется есть, Матифу, значит хочется и сейчас, — возразил Пескад и тут же обеими руками раздвинул огромные челюсти своего товарища, который прекрасно обходился без зубов мудрости. — Это видно по твоим клыкам, они у тебя, как у доброго бульдога. Да, что там ни говори, есть тебе хочется, и заработай мы хотя бы только полфлорина, хоть четверть флорина — ты поешь!
— Ну, а ты, малыш?
— С меня хватит и зернышка проса! Мне незачем набираться силы, а ты, сынок, — другое дело! Послушай, как я рассуждаю. Чем больше ты ешь, тем больше жиреешь! Чем больше ты жиреешь, тем становишься чудней на вид.
— Чуднее… это верно.
— А я — наоборот. Чем меньше ем, тем больше худею, а чем больше худею — тем тоже становлюсь чуднее на вид. Так ведь?
— Так, — простодушно согласился Матифу. — Значит, Пескад, в моих же интересах как можно больше есть?
— Совершенно верно, толстый пес! А в моих интересах — есть поменьше.
— Значит, если еды окажется только на одного…
— Значит, она вся твоя.
— А если ее будет на двоих?
— Опять-таки она твоя. Какого черта, Матифу, ведь ты же стоишь двоих!
— Четверых… шестерых… десятерых… — вскричал силач, с которым и вправду не справились бы и десятеро.
Оставляя в стороне склонность к преувеличениям, свойственную всем атлетам как в древности, так и в наши дни, все же нельзя не признать, что Матифу одолевал всех борцов, которым приходило в голову помериться с ним силою.