У иных лачуг всего две-три стены. Можно подумать, что это развалины древних мечетей, сохранившие свою белизну в этой солнечной стране.
Доктор и его спутники подъезжали к каждому дому, тщательно осматривали его, разыскивая повсюду госпожу Батори, хотя им трудно было поверить, что она могла впасть в такую нищету.
Вдруг экипаж остановился у полуразрушенного дома, где вместо двери зияло отверстие, пробитое в заросшей травой и кустами стене.
Перед лачугой сидела старуха в темном плаще.
Петер узнал ее!… У него вырвался крик!… Это была его мать!… Он подбежал к ней, бросился на колени, обхватил ее руками!… Но она не отвечала на ласки сына и, казалось, не узнавала его!
— Матушка!… Матушка!… — повторял он. Доктор, Луиджи и Мария обступили госпожу Батори.
В этот миг из-за угла дома показался старик.
Это был Борик.
Прежде всего он узнал доктора Антекирта, и ноги у него подкосились. Потом заметил Петера… Петера, которого сам проводил в последний путь на кладбище в Рагузе!… Это было уж слишком! Старик замертво упал на землю, успев только прошептать:
— Она потеряла рассудок.
Итак, Петер нашел свою мать, но тело ее было лишено души! И даже внезапное появление сына, которого она считала мертвым, не пробудило в ней воспоминаний о прошлом!
Госпожа Батори встала, глаза ее, еще не совсем потухшие, растерянно блуждали по сторонам. Никого не узнав, не промолвив ни слова, она вошла в лачугу, куда по знаку доктора за ней последовала Мария.
Петер остался недвижно стоять на пороге: он не мог, не смел сделать ни одного шага!
Между тем доктору удалось привести в сознание Борика, и, открыв глаза, старик воскликнул:
— Вы, господин Петер!… Вы живы?
— Да!… — ответил Петер. — Да!… Я жив… Но лучше бы мне было умереть!
В нескольких словах доктор передал Борику все, что произошло в Рагузе, после чего старый слуга слабым, прерывающимся голосом с трудом рассказал обо всех бедствиях, пережитых им за последние два месяца.
— Скажите, Борик, — спросил еще до этого доктор, — госпожа Батори потеряла рассудок после смерти сына?
— Нет, сударь, нет! — ответил Борик.
И вот что он поведал.
Оставшись одна на свете, госпожа Батори решила переехать из Рагузы в деревушку Винтичелло, где у нее были дальние родственники. Перед отъездом она распорядилась продать свой скромный домик вместе со всем имуществом, ибо жить там не собиралась.
Через полтора месяца она вернулась вместе с Бериком в Рагузу, чтобы закончить свои дела, и в почтовом ящике на улице Маринелла нашла какое-то письмо.
Прочитав это письмо, госпожа Батори громко вскрикнула, бросилась со всех ног на улицу Страдоне и постучалась в дверь особняка Торонталя, которая тут же отворилась.
— Мать пошла к Торонталю?! — воскликнул Петер.
— Да! — подтвердил Борик. — И когда я нагнал госпожу Батори, она меня не узнала!… Она потеряла…
— Но зачем же мать пошла к Торонталю?… Зачем? — повторял Петер, с недоумением глядя на старого слугу.
— Может, она хотела поговорить с господином Торонталем, — высказал предположение Борик. — Но оказалось, что он уехал вместе с дочерью два дня тому назад, и никто не мог сказать, куда именно.
— Ну, а письмо?… Письмо?…
— Я так его и не нашел, господин Петер, — ответил старик. — Думаю, госпожа Батори потеряла письмо или уничтожила, а возможно, оно было похищено у нее, только я никогда не узнал, о чем там говорилось!
Здесь крылась какая-то тайна. Доктор, слушавший Борика в полном молчании, не знал, что и подумать о странном поведении госпожи Батори. Что заставило ее отправиться в особняк на улице Страдоне, которого она должна была бы всячески избегать, и почему отъезд Торонталя так потряс несчастную женщину, что она сошла с ума?
Старый слуга закончил в нескольких словах свой рассказ. Ему удалось скрыть от людей душевное заболевание хозяйки, и он распродал все их имущество. Тихое, спокойное помешательство вдовы Иштвана Батори позволило ему действовать, не вызывая подозрений. Он хотел только одного: укрыться в каком-нибудь месте, безразлично где, только бы подальше от этого проклятого города. Через несколько дней он сел с госпожой Батори на пассажирский пароход, совершающий рейсы по Средиземному морю, и добрался до Туниса, или, точнее, до Ла-Гуллетт. Здесь он и решил поселиться.
Они заняли эту заброшенную лачугу, и старик посвятил себя уходу за своей хозяйкой, которая, повидимому, потеряла не только рассудок, но и дар речи, Теперь денег у Борика оставалось так мало, что им грозила полная нищета.
Тут старый слуга вспомнил о докторе Антекирте и о сочувствии, которое тот всегда выказывал семейству Иштвана Батори. Но Борик не знал, где искать доктора. Все же он написал несколько строк и послал на волю божью свой отчаянный призыв. Оказалось, что провидение довольно хорошо справилось с задачей почтового ведомства, ибо письмо дошло до адресата!
Само положение подсказывало, что надо предпринять. Госпожу Батори усадили в коляску с Петером, Бориком и Марией, которая отныне должна была неотлучно оставаться при ней. Впрочем, несчастная больная не оказала ни малейшего сопротивления. Экипаж покатил по дороге в Ла-Гуллетт, между тем как доктор и Луиджи направились туда же пешком по песчаному берегу.
Час спустя все были на борту яхты. Якорь тут же подняли, и «Феррато», обогнув мыс Бон, взял курс на маяк острова Пантеллерия. Через день, на рассвете, судно уже входило в порт Антекирты.
Госпожу Батори тотчас же высадили на берег, отвезли в Артенак и поместили в одну из комнат Ратуши, куда переселилась и Мария, чтобы ухаживать за ней.
Как страдал Петер Батори! Его мать потеряла рассудок при обстоятельствах, которые, повидимому, так и не удастся выяснить. Ах, если бы узнать причину болезни госпожи Батори, тогда еще можно было бы вызвать какую-нибудь спасительную реакцию! Но никто этой причины не знал и вряд ли когда-нибудь узнает!
— Необходимо вылечить больную!… Да!… Необходимо! — решил доктор и посвятил себя этой задаче.
Дело было, однако, трудное, ибо госпожа Батори по-прежнему ничего не слышала, не замечала, и прошлое никогда не всплывало в ее памяти.
Но разве нельзя было использовать в лечебных целях ту огромную силу внушения, которой обладал доктор? Разве не следовало прибегнуть к животному магнетизму, чтобы вернуть рассудок несчастной женщине, — погрузить ее в гипнотический сон и не пробуждать до тех пор, пока не наступит желаемая реакция?
Петер Батори заклинал доктора сделать все возможное, чтобы вылечить его мать.
— Видишь ли, — отвечал доктор, — здесь гипноз не поможет! Душевнобольные как раз сильнее всего противятся внушению. Чтобы поддаться гипнозу, Петер, твоя мать должна была бы иметь собственную волю, которую я заменил бы своей! Повторяю, на нее гипноз не подействует!
— Не может быть! — твердил Петер, который никак «не мог примириться с этой мыслью. — Нет, я ни за что не поверю, чтобы мать так и не узнала меня. Придет день, и она узнает сына… сына, которого считает умершим!
— Да!… Считает умершим! — повторил доктор. — Но… если бы она считала тебя живым… или очутилась перед твоей могилой… а ты вдруг появился бы перед ней…
Доктор ухватился за эту мысль. Ведь при благоприятных обстоятельствах такое нервное потрясение могло оказать прекрасное действие на госпожу Батори!
— Да, я попытаюсь! — воскликнул он.
И когда доктор объяснил, каким образом он надеется вылечить госпожу Батори, Петер бросился в его объятья.
Начиная с этого дня стали тщательно подготовлять задуманную доктором инсценировку. Речь шла о том, чтобы вызвать у госпожи Батори тяжелые воспоминания, стертые болезнью, и сделать это в обстановке, поражающей воображение, — тогда можно было надеяться, что в ее сознании произойдет благотворный сдвиг.