Томас. Вы так думаете?
Господин Шульц (доверительно). Против Георга Гейнзиуса пусть себе пишет ваш господин Веннингер. Это пожалуйста. Великолепная статейка, просто замечательная. Стачка на предприятиях конкурента всегда желательна.
Томас. Почему вы мне предлагаете деньги?
Господин Шульц. Младенец вы! Более выгодного помещения капитала я не представляю себе. Собственно, вам бы следовало предложить государственную дотацию. Ибо кто является надежнейшей опорой трона и алтаря? Капитал. А кто является надежнейшей опорой капитала? Вы.
Томас. Я?
Господин Шульц. Тут простой расчет. Когда революция пускается в дипломатию, когда она идет на компромиссы, на соглашения, когда выдвигает умеренные требования, вот тогда она опасна. Но делать революцию так, как это делаете вы, почтеннейший, — благородно, в порядке общих идей, — вот это славно, это хорошо. Против такой деятельности никто не будет возражать, за нее и я подниму обе руки. На такие статьи, как ваши, мы все одинаково реагируем — восторг и аплодисменты от Мааса до Мемеля. Да вы знаете это гораздо лучше меня.
Томас. Так вы не боитесь идей, их распространения?
Господин Шульц. Идей? (Прыскает со смеху.) Но, дражайший, почтеннейший. Кто носится с идеями, тот не бьет. Бьет тот, кто голоден, у кого есть кулаки и, по возможности, винтовка.
Томас. Зачем, по–вашему, я издаю газету?
Господин Шульц. Зачем? (Смеется.) Вот еще! У каждого есть какая–нибудь страсть. У меня — это мои фабрики, моя вилла, мои женщины, мои маленькие удовольствия. У вас — ваши драмы, ваша газета, ваша идея. Вам всегда нравилось, чтобы о вас шумели. Вы подумываете о небольшом мандатике депутата рейхстага. (Фамильярно подталкивает его в бок.) Между нами, девушками: разве это не так?
Стало быть, если понадобятся деньги, повторяю: к вам и вашим идеям чувствую огромное почтение. В благородных начинаниях всегда готов быть компаньоном. До шестидесяти тысяч, как сказано. До свиданья, почтеннейший. И пишите. Да покрепче валяйте. В девяносто лошадиных сил. (Уходит.)
Томас один. Сидит опустив плечи.
Кристоф. Пришли Георг Гейнзиус с женой.
Томас (встрепенувшись). Они уже читали?
Кристоф. Не знаю. (Уходит.)
Георг и Беттина входят.
Беттина. Мы хотели проведать вас.
Георг. Беттина считает, что вы не только народный трибун, но до некоторой степени и Томас Вендт.
Беттина. И наш друг. Так, значит, здесь вы работаете. И пишете теперь исключительно для вашей газеты. И все ваши прекрасные планы…
Томас (с раздражением). Я забросил их. У меня более важные дела.
Беттина. У вас плохой вид, Томас. Я от души была бы рада, если бы вы разрешили мне…
Томас. Спасибо, Беттина. Мне ничего не нужно.
Георг. Как поживает Анна–Мари? Я слышал, она все еще у моря?
Томас. Она пишет редко. Я не знаю, как она живет. (Вспылив.) Это невыносимо. Я ничего не могу прочесть на ваших вежливых лицах.
Георг. Что с вами, Томас?
Беттина. Мы пришли проведать вас. Ведь мы были когда–то друзьями, Томас. Мы никак не думали, что вы нас так примете.
Томас. Простите, Беттина. Приди вы вчера, я был бы очень рад. А сегодня между нами выросла преграда. Уходите. Прошу вас, уходите раньше, чем вы узнаете. Спасибо за то, что вы пришли, но в глаза вам я не могу смотреть.
Беттина. Успокойтесь, Томас.
Георг. Какая преграда? То, что ваша газета подстрекает к забастовке? Так ведь это не новость.
Томас. Нет. Гораздо серьезней. (Скороговоркой, запинаясь.) Один журналист, работник нашей газеты, написал вздорную, злопыхательскую статью.
Георг. Против меня?
Томас. Против вас. Вот. Вам все равно ее покажут. Может быть, лучше, если вы узнаете все от меня. (Стоит, отвернувшись.)
Георг и Беттина читают.
Георг (побледнев). Это, во всяком случае, недостойно.
Беттина (тихо). Это нехорошо, Томас.
Томас. Разумеется, я уволил этого человека. Но статья напечатана, связана с моим именем, и я пойму вас, если вы в будущем презрительно скривите губы при упоминании обо мне.
Георг и Беттина молчат.
Томас (вспылив). Отчего вы не набрасываетесь на меня? Ругайтесь. Кричите. К черту ваш проклятый такт, вашу ненавистную вежливость. Ведь вы правы. Что же вы молчите? Начинайте. Вот я. Я готов. Я слушаю.
Георг. Мне жаль вас, Томас, жаль, что вы вынуждены бороться за свои идеи подобными средствами.
Томас (со злобой). Дело от этого не тускнеет, дело остается чистым и прекрасным, хотя бы поборник его по горло увяз в грязи.
Конрад (быстро входит). Неприятная новость, Веннингер умер.