Он очень обрадовался, когда опять, «случайно», встретился с Варроном у фабриканта ковров Ниттайи.
- Вы не находите, мой Фронтон, что события, которые разыгрываются здесь, очень интересны? — начал Варрон.
- Интересны? Возможно, — откликнулся Фронтон. — В настоящее время очень почетно представлять в вашей Эдессе власть Флавиев, но приятного в этом мало. Мои двадцать солдат — очень храбрый народ, истые римляне — это видно из того, что они остались последними, — но и они осаждают меня просьбами сделать попытку пробиться к римской границе.
Варрон сидел в непринужденной позе на скамье, где они отдыхали от игры; он задумчиво водил носком светло–желтой сандалии вдоль черты, которой была обведена площадка для игр.
- Я у вас в долгу, мой Фронтон, — сказал он. — Если вы настаиваете на таком отступлении, я предоставлю вам возможность совершить его и сделаю его героическим и блестящим. Мы приготовим на вашем пути почти неодолимые препятствия. Пока вы доберетесь до границы, из ваших двадцати солдат падут три, пять, или восемь, или сколько вы пожелаете, а сами вы будете легко ранены. Ваше героическое отступление по вражеской территории не уступит знаменитому «отступлению десяти тысяч». Вы вступите в Антиохию, как второй Ксенофонт, вас встретят с огромными почестями, и вы сможете потом написать чрезвычайно интересные и увлекательные воспоминания.
- Не сомневаюсь, — ответил Фронтон, - что вы сумели бы все это великолепно обставить. Не сомневаюсь и в том, что я в полной невредимости прибыл бы в Антиохию и спас бы себя и свое право на пенсию. Но разве я оставался бы здесь, если меня ничто не интересовало бы, кроме все того же пятидесяти одного процента уверенности?
- Значит ли это, что вы хотите остаться с нами? — спросил Варрон, и ему лишь с трудом удалось скрыть свою радость. И так как Фронтон молчал, он прибавил чуть иронически, но с искренней озабоченностью.
- Если вы тоскуете по «авантюрному», то мы здесь с удовольствием утолим вашу тоску. Однако, как бы мне ни хотелось удержать вас, я все же должен вас предостеречь. Трудно предвидеть исход событий, которые здесь развернутся. Во всяком случае, многое рухнет и многое будет унесено бурным потоком. Не могу вам поручиться, что поток этот не унесет и ваше право на пенсию. Боюсь, что, если вы затянете свое пребывание здесь, Дергунчик все же навострит уши, и тогда плакал ваш пятьдесят один процент.
Фронтона тронула такая откровенность и сердечность сенатора.
- Вы напрасно недооцениваете мое литературное дарование, — ответил он весело. — Я считаюсь хорошим стилистом, а для того, чтобы оправдать занятую мной позицию, совершенно достаточно искусной литературной обработки моих рапортов. До сих пор Дергунчик вычитывал из моих донесений лишь то, что я хотел, чтобы он вычитал, и сочувственно относился к моим аргументам. Больше того: он официально приказал мне не бросать меча, как это сделал его предок, а превозмочь себя и стойко держаться на моем трагикомическом посту.
Варрон схватил руку Фронтона, пожал ее.
- Нелегко мне было, — сказал он, и в голосе его прозвучало то обаяние, которое пленило уже стольких людей, — по советовать вам вернуться в Рим. Для меня ваше решение остаться ценней любой победы. Я рад приобрести в вашем лице друга. Мои шансы на успех невелики. Но, если бы невероятное случилось, а порой оно случается, я надеюсь доказать вам, что я друг неплохой.
В этот вечер Варрон достал из заветного ларца расписку на шесть тысяч сестерций и на оборотной стороне, в графе «Прибыль», записал: «Один друг».
4. ТЕРЕНЦИЙ ОСВАИВАЕТСЯ
Варрон не в силах был сам сообщить «созданию», которое после его разговора с Марцией стало ему особенно противным, о счастье, которое он, Варрон, волей–неволей сам уготовил ему. Так как кое–кто уже знал о предполагаемой свадьбе, то Варрон предоставил случаю решить, как и от кого Теренций об этом узнает.
И, конечно, не кто другой, как Кнопс, принес Теренцию весть о предстоящем возвышении.
Произошло это так. Теренций, хотя и жил пока во дворце царя Маллука, но жил там инкогнито, ибо Маллук и слышать не хотел о том, чтобы открыто признать его, пока брак Теренция с дочерью Варрона не станет фактом. Сам же Теренций мудро остерегался выказывать нетерпение. До сих пор Кнопс, хитро подмигивая, поддерживал игру в этот двойной маскарад. Он делал вид, что принимает своего господина — по–видимому, так хотелось пока Теренцию — не за человека, называющего себя Нероном, а за прежнего мастера горшечного цеха, который хотя и был Нероном, но желал пока сохранить маску Теренция. Теперь же, по мнению Кнопса, наступил момент, когда из этих двух личин внешней не следовало больше замечать.