Своим освобождением Герберт Уэллс был немало обязан искусству. Для него, как для Горького, книга была прорывом в большой мир – мир подлинных чувств, мир мысли, недоступной его среде. С юных лет он читал запоем. В доме Уэллсов книги почти не водились, не слишком увлекались чтением и обитатели Ап Парка. Книги там пылились на полках. Они остались от прежних, давно умерших владельцев поместья. Библиотеку собирали еще в XVIII веке. И если в чтении этого юноши из людской появилась какая-то система, то он обязан был этим подбору библиотеки Ап Парка. Он с жадностью поглощал произведения Свифта, Вольтера, Платона, Томаса Мора – просветителей, философов, утопистов.
Еще большим он был обязан науке. В мидхерстской школе Уэллс получил полную свободу в преподавании естествознания. Успехи молодого учителя оказались так велики, его ученики обнаружили такие хорошие знания на экзаменах в учебном округе, что ему предоставили право прослушать за казенный счет курс биологии в одном из колледжей Лондонского университета – так называемом Ройал Сайенс колледже. Это был тот самый колледж, где работал Чарлз Дарвин, умерший немногим более чем за год до того, как в стены его вступил Герберт Уэллс. Еще за несколько лет до смерти Дарвина его место на лекторской кафедре заступил другой крупнейший английский биолог, Томас Хаксли. Студенты старших курсов рассказывали, что иногда раздвигались портьеры на дверях лекционного зала и позади Хаксли незаметно появлялся Дарвин, решивший послушать своего любимого ученика.
Уэллс много раз описывал обстановку этого учебного заведения и царивший в нем дух яростной погони за знаниями. Состав студентов был самый разношерстный. Здесь учились дети людей, успевших уже прославить себя на научном поприще, и дети лавочников, сапожников, портных. Со студентами, учившимися на казенный счет, обращение было иное, нежели со своекоштными студентами. Каждого из получавших стипендию могли в два счета выгнать из колледжа, профессора, разговаривая с ними, не предлагали им сесть, но их было здесь большинство, они были среди своих. И они чувствовали, что занятия в колледже отвечают их жажде нового, их потребности осмыслить жизнь.
Этому помогал сам предмет занятий. Слушая лекции биологического цикла, студенты колледжа не только приобретали знания – они учились мыслить. «Изучение зоологии в то время, – писал Уэллс в своем „Опыте автобиографии“, – складывалось из системы тонких, строгих и поразительно значительных опытов. Это были поиски и осмысление основополагающих фактов. Год, который я провел в ученичестве у Хаксли, дал для моего образования больше, чем любой другой в моей жизни. Он выработал во мне стремление к последовательности и к поискам взаимных связей между вещами, а также неприятие тех случайных предположений и необоснованных утверждений, которые и составляют главный признак мышления человека необразованного в отличие от образованного». И вместе с тем, по словам Уэллса, еще не раскрытый механизм эволюции оставлял свободу для самых смелых и неожиданных гипотез. Сочетание скрупулезной верности фактам с очень широким их осмыслением, со смелостью предположений – вот что приобрел для себя будущий писатель, слушая курс профессора Хаксли. И главное – он научился мыслить вне предписанных схем. Он чувствовал потребность самостоятельно изыскивать факты и приводить их в систему, далеко простирающуюся за пределы отдельной науки.
В этом влияние Хаксли на Уэллса было огромным. Издаваемый Королевским обществом журнал до сих пор носит название «философского». Уже во времена Хаксли это было данью традиции, воспоминанием о тех временах, когда естественные и точные науки считались отраслями философии. Но Томас Хаксли действительно придавал своим открытиям и построениям, не выходившим, казалось бы, за рамки биологии, философскую направленность. Каждая отдельная наука, считал он, – это средство осмыслить жизнь в целом. «Культура, – говорил он в лекции, прочитанной в Бирмингеме в 1880 году, – безусловно, представляет собой нечто совершенно отличное от знаний и технических навыков. Она включает в себя обладание идеалом и привычку критически осмыслять, в свете теории, ценность вещей. Совершенная культура должна дать законченную теорию жизни…» Для Уэллса наука тоже не замыкалась сама в себе и культура не была просто набором знаний и навыков. Она призвана была представить людям очищенную от предрассудков картину мира. Не избранным – именно всем людям. Хаксли всю жизнь боролся за популяризацию знания л был известен не только как ученый, но и как блестящий и неутомимый лектор в массовых аудиториях. Его ученик Уэллс сумел найти себе аудиторию еще более широкую…
Не меньшее влияние на Уэллса оказала и другая мысль Хаксли.
«Если богатство, которое приносит преуспевающая промышленность, должно быть потрачено на удовлетворение недостойных желаний, если совершенствование производственных процессов должно сопровождаться все большим унижением тех, кто осуществляет эти процессы, я не вижу пользы ни в промышленности, ни в преуспеянии», – говорил Хаксли в той же лекции. Он всегда подчеркивал, что человеческое общество должно жить по законам, отличным от законов животного царства, и высшую цель всякой деятельности видел в служении человеку. Животное инстинктивно следует велениям целесообразности. Человек их осознает. Но главное его отличие от животного, говорил Хаксли, все же не в этом, а в том, что для человека существует система понятий, недоступная никому, кроме него, – мораль. Прогресс культуры был для Хаксли прогрессом морали. Он всю жизнь боролся за науку и материальный прогресс, но прекрасно понимал, что голое усвоение знаний и технических навыков, бессмысленное увеличение общественного богатства и производства может оказаться для человечества причиной не прогресса, а, напротив, регресса.
Насколько оригинальны были эти положения Хаксли? По-своему вполне оригинальны, несмотря на то, что они входили в философскую систему позитивизма, созданную не им. Но у Хаксли все эти мысли получили иное истолкование. Он выделил из позитивизма и усилил как раз то, что позитивизм заимствовал из философии Просвещения. Позитивисты перетолковывали просветительство на охранительно-буржуазный лад. Хаксли был далек от этого. Его можно назвать «научным гуманистом» – так впоследствии называли его ученика Герберта Уэллса.
Одним словом, биологический факультет оказался для Уэллса лучшей писательской школой. Здесь он всерьез занялся наукой. И здесь же он понял теснейшую связь между вопросами, которые издавна считались заповедной областью литературы, – вопросами морали – и проблемами, составляющими предмет естествознания, точных наук и социологии. Научные проблемы неизбежно подводили его к проблемам общественным, а затем и нравственным.
Вот пример.
Из курса дарвинизма Уэллс узнал, что природа нашла какую-то свою меру целенаправленности и изменчивости, лежащую в основе развития видов. Если бы процесс эволюции каждого вида был раз навсегда предначертан при его появлении, то данный биологический вид был бы лишен возможности приспосабливаться к изменяющимся условиям жизни. С другой стороны, допусти природа ничем не ограниченную изменчивость, вредные изменения забили бы полезные. Современная кибернетика, обратившись к теории Дарвина, подтвердила подобную постановку вопроса. Любой биологический вид очень скоро погиб бы, развивайся он на основах абсолютной определенности или полного отсутствия тиковой.
Это положение дарвинизма имело для Уэллса то преимущество перед хитросплетениями современных ему модных теорий, что оно было научно доказательно, опиралось на объективную реальность. И оно помогло ему найти верную позицию в целом ряде вопросов. Но прежде всего оно подстегнуло его интерес к социологии.
Уроки Томаса Хаксли заставили его задуматься о том, что та мера свободной изменчивости и детерминированности, которую природа нашла в результате великого и трагического эксперимента, длящегося многие миллионы лет и приводившего на отдельных его этапах к гибели целых видов, должна быть найдена человеком – разумным существом – в теории. В этом одна из основ той критики, которой Уэллс подверг буржуазное общество, развивающееся стихийно, подчиненное слепым законам капиталистической экономики. Отсюда же в значительной мере его постоянная критика анархизма, с одной стороны, и фабианской теории «административного социализма» – с другой. Эта критика буржуазного общества и многих буржуазных теорий шла у Уэллса параллельно с критикой эгоистического и безответственного человека, которого порождает буржуазное общество. Подобные мысли он упорно повторял в течение всей своей жизни – и как публицист и как писатель. Но размышлять над этим он начал еще на университетской скамье.