Вскоре он уже сочинил коротенькую историю, которая была недалека от истины: отец, вероятно, умер, небогатая семья, едва сводившая концы с концами, брак по расчету лет в семнадцать, и вот…
Пока глаза и мысли мистера Брамли были заняты всем этим, язык его тоже не бездействовал. Мистер Брамли играл свою роль с искусством, приобретенным за многие годы. Делал он это почти бессознательно. Он сыпал намеками, как бы нечаянными откровенностями и случайными замечаниями с небрежной уверенностью опытного актера, и постепенно в ее воображении возникла картина: молодые влюбленные, изысканные, счастливые — в них есть что-то от богемы, и одному из них суждено умереть, они живут вместе среди лучезарного счастья…
— Наверное, чудесно было начать жизнь вот так, — сказала или, вернее, вздохнула она, и у мистера Брамли мелькнула радостная мысль, что эта прелестная женщина завидует его Юфимии.
— Да, — сказал он, — по крайней мере у нас была своя Весна.
— Жить вместе и в такой восхитительной бедности… — сказала она.
В отношениях между людьми, каковы бы они ни были, неизбежно наступает минута, когда нельзя обойтись без обобщений. Мистер Брамли, довольно искушенный в таких разговорах с женщинами, утратил свежесть чувств. Во всяком случае, он, не поморщившись, изрек:
— Жизнь порой так удивительна!
Леди Харман помолчала немного и отозвалась задумчиво, словно припоминая что-то.
— Да, конечно.
— Когда теряешь самое ценное, кажется, что невозможно жить дальше, — сказал мистер Брамли. — И все-таки живешь.
— А у других ничего ценного и нет… — проговорила леди Харман.
И замолчала, почувствовав, что сказала слишком много.
— В жизни есть какое-то упорство, — сказал мистер Брамли и остановился, словно на краю пропасти.
— По-моему, главное — надеяться, — сказала леди Харман. — И не думать. Пусть все идет своим чередом.
— Пусть все идет своим чередом, — согласился мистер Брамли.
На некоторое время они оба задумались об одном, как две бабочки, играя, садятся на один цветок.
— Вот я и хочу уехать отсюда, — снова заговорил мистер Брамли. — Сначала поживу с сыном в Лондоне. А потом, когда его отпустят на каникулы, мы, пожалуй, отправимся путешествовать: поедем в Германию, в Италию. Когда он со мной, мне кажется, что все как бы начинается сначала. Но и с ним мне придется расстаться. Рано или поздно я должен буду отдать его в закрытую школу. Пускай изберет собственный путь…
— Но вы будете скучать без него, — сказала леди Харман сочувственно.
— У меня останется работа, — сказал мистер Брамли с какой-то мужественной грустью.
— Да, конечно, работа…
Она красноречиво умолкла.
— В этом и есть счастье, — сказал мистер Брамли.
— Хотела бы я, чтобы и у меня была какая-нибудь работа, — сказала леди Харман с внезапной откровенностью и слегка покраснела. — Что-нибудь… свое.
— Но ведь у вас есть… светские обязанности. Их, я думаю, немало.
— Да, немало. Наверное, я просто неблагодарная. У меня ведь есть дети.
— У вас дети, леди Харман!
— Четверо.
Он был искренне удивлен.
— И все они ваши?
Она удивленно посмотрела ему прямо в лицо своими нежными, как у лани, глазами.
— Конечно, мои, — сказала она с недоуменным смехом. — А чьи же еще?
— Я думал… Может быть, они приемные.
— А, понимаю! Нет! Они мои, все четверо. Я их мать. В этом, по крайней мере, сомневаться не приходится.
И она снова вопросительно посмотрела на него, не понимая, к чему он клонит.
Но мистер Брамли думал о своем.