С каждой встречей он все глубже и острее ощущал ее красоту. Ее присутствие то и дело ослепляло его. Когда она внезапно появлялась на улице и шла к нему навстречу, такая изящная, улыбающаяся, приветливая, такая оживленная, цветущая, светлая, она казалась ему ярче того образа, который он создал себе. Или вдруг замечал то вьющуюся прядь волос, то линию лба или шеи, и эти открытия были полны очарования.
Она беспрерывно присутствовала в его мыслях. Сидя у себя в конторе, он придумывал свои беседы с ней, проникновенные, убедительные, почти решающие, но при встрече с ней они оказывались ни к чему. Иногда он просыпался и ночью снова думал о ней.
Он думал о ней и о себе, теперь уж не в духе возможного приключения, как вначале. Кроме того, он вспоминал о капризной калеке, лежавшей в соседней комнате, — ведь благодаря ее деньгам он создал свое дело и добился в жизни успеха.
«Я получил почти все, к чему стремился», — говорил себе Рэмедж в ночной тиши.
Некоторое время семья Анны-Вероники решила не предлагать полного прощеная; очевидно, они ждали, пока деньги у нее иссякнут. Ни отец, ни тетка, ни братья — никто не давал знать о себе, а затем однажды под вечер в начале февраля приехала тетка. Цель ее приезда была не совсем ясной: не то уговаривать, не то выразить благородное негодование, но, без сомнения, она была очень озабочена судьбой Анны-Вероники.
— Мне приснилось, — начала мисс Стэнли, — будто ты стоишь на каком-то косогоре, очень скользком, цепляешься руками, чтобы не упасть, а сама скользишь, скользишь, и лицо у тебя совершенно белое! Все было так живо, так отчетливо. Ты скользишь, вот-вот упадешь и стараешься удержаться. И тут я проснулась, лежала и думала о тебе, ведь ты в одиночестве проводишь ночи, и Некому присмотреть за тобой. Мне захотелось узнать, как ты живешь и не случилось ли чего. Я сразу сказала: «Или это сон вещий, или действие соуса из каперсов». Все же я была уверена, что дело именно в тебе. Я почувствовала, надо что-то предпринять, и вот приехала повидать тебя.
— Не могу не сказать тебе, — торопливо продолжала тетка, и тембр ее голоса изменился, — что все-таки не следует жить девушке в Лондоне одной, как живешь ты.
— Тетя, ведь я вполне могу позаботиться о себе.
— Здесь, должно быть, очень неуютно. Очень неуютно любому человеку.
Мисс Стэнли говорила резковато, чувствуя, что сон обманул ее, но если уж она приехала в Лондон, то имеет право высказаться до конца.
— Ни рождественского обеда, ни чего-нибудь вкусного! Даже неизвестно, чем ты здесь занимаешься.
— Я учусь, чтобы получить диплом.
— Разве ты не могла учиться, живя дома?
— Я занимаюсь в Имперском колледже. Видишь ли, тетя, это единственный способ получить хорошую подготовку по моим дисциплинам, а отец и слушать об этом не хочет. Живи я дома — не миновать бесконечных скандалов. Да и как я могу вернуться домой, когда он запирает меня в комнате и так далее!
— Я хочу, чтобы этого не было, — сказала мисс Стэнли после паузы. — Я хочу, чтобы ты и отец пришли к какому-нибудь соглашению.
Анна-Вероника ответила с полной убежденностью:
— Я тоже этого хочу.
— Нельзя ли что-нибудь придумать? Своего рода договор, что ли?
— Отец его нарушит. Как-нибудь вечером он страшно рассердится, и никто не осмелится напомнить ему о договоре.
— Как ты можешь говорить такие вещи?
— Но он поступит именно так!
— Все же ты не имеешь права этого говорить!
— Значит, договор заключить нельзя.
— Может быть, мне бы удалось заключить договор?
Анна-Вероника задумалась; она не видела возможности так договориться с отцом, чтобы иметь возможность тайком обедать с Рэмеджем или до глубокой ночи бродить по лондонским площадям и рассуждать с миссис Минивер о социализме. Она познала вкус свободы и до сих пор не нуждалась в чьей-либо защите. Все же идея о соглашении была интересной.
— Совершенно не могу представить себе, как ты сводишь концы с концами, — сказала мисс Стэнли.
И Анна-Вероника поспешно ответила:
— Я живу очень скромно.
Она продолжала думать о договоре.
— Разве в Имперском колледже не платят за учение? — спросила тетка. Вопрос был не из приятных.