Державшийся мужественно прапорщик Янушевич также вынул револьвер и готов был в случае надобности меня защищать или умереть.
Бойко и Скебловицкий были мною также арестованы.
К написанному прибавить ничего не могу.
Подпоручик Рак».
Опрошенный того же числа младший офицер 6-й роты Янушевич Николай Иванович, холост, православный, под судом не был, двадцати трех лет, показал:
«К сказанному подпоручиком Раком могу прибавить следующее: когда в третьем часу дня я пришел в землянку первого взвода сказать о том, что нужно приготовиться к ночной разведке, гренадер Рябов стал спрашивать меня, не поручено ли полуроте прорвать немецкую проволоку, что, по его мнению, сделать совершенно невозможно.
Когда я приказал ему замолчать и слушать то, что ему говорят, то он сказал, что говорит так потому, что слышал, что полуроте дан именно такой приказ.
Я вторично приказал ему замолчать, что он и исполнил, хотя не сразу, и у меня явилась мысль, что Рябов дурно действует на солдат. Но в приготовлениях к вылазке я забыл об этом доложить ротному командиру.
Больше по этому делу показать ничего не могу».
Спрошенные того же числа гренадеры Рябов Иван (22 лет, православный, холост), ефрейтор Скебловицкий (20 лет, холост, римско-католического вероисповедания) и гренадер Бойко Степан (38 лет, женат, до призыва из запаса отбывал наказание за нанесение тяжелых увечий в драке) показали:
«Никаких зачинщиков не было. Гренадеры отказались от выполнения приказа, потому что знали, что его нельзя выполнить, так как предыдущие разведки показали, что противник, хорошо снабженный прожекторами и непрерывно освещающий ракетами пространство между проволочными заграждениями, не подпустит полуроту незамеченной. Кто первый сказал, чтобы не идти в дело, допрашиваемые не помнят, но только не они. По выражению Бойко, “вся землянка гудела”; в отдельности же никто не высказывался».
На вопрос, кричали ли они, чтобы младший унтер-офицер Климов шел к ротному командиру с докладом о том, что полурота не хочет идти в дело, все трое ответили: «Да!»
Младший унтер-офицер Климов, спрошенный того же числа, на вопрос, какие он меры принял против вышедших из повиновения гренадер, когда они требовали, чтобы он отправился с докладом об их преступном решении к ротному командиру, ответил:
«И там была смерть, и здесь смерть. Устал я, ваше благородие. Хоть голову рубите!»
VIII
На дознании комкором была положена резолюция:
«Предать всех поименованных в дознании офицеров и нижних чинов военно-полевому суду, который собрать распоряжением начальника 3 гренадерской дивизии».
Суд состоялся 10 декабря. В тот же день был вынесен приговор.
Подпоручик Рак отстранялся от командования ротой; прапорщик Янушевич, переведенный в другую роту, приговаривался к одному году крепости с отбыванием наказания после окончания войны, а младший унтер-офицер Климов, ефрейтор Скебловицкий и гренадеры Рябов и Бойко были приговорены к лишению воинского звания и к смертной казни через расстреляние.
Приговор был приведен в исполнение за штабом полка, у кустарников, замаскировавших тяжелую батарею.
Был ясный морозный день.
Приведение приговора в исполнение было поручено сборной команде, по два гренадера от каждой роты. Это приказал Нилов в назидание, чтобы все почувствовали.
Над кустиками кружился немецкий аэроплан.
Высокий, он почти растворялся в бледной голубизне зимнего неба и изредка лишь поблескивал металлическим брюхом.
Солдаты команды, присланной на экзекуцию, и несколько офицеров, присутствовавших по обязанности, боязливо поглядывали на не вовремя прилетевшую стальную птицу и слушали настойчивое гуденье ее мотора.
Не боялись аэроплана только приговоренные. Для них он был не врагом, а другом… Эх, если бы он закидал бомбами этих выравнивавшихся перед ними людей с винтовками.
Но аэроплан не интересовался маленькой кучкой людей у кустарников. Он высматривал батарею.
В тот же день той же шестой роте Фанагорийского полка, имевшей уже другого командира и другого младшего офицера, было приказано выполнить то, от чего она отказалась два дня тому назад.
Гибель четырех остальных не спасла. Нилов был упрям. Не пошла полурота, пойдет рота.
IX
В эту ночь в полку не спал ни один солдат.
Все, замирая, ждали назначенного часа. В одиннадцать часов ночи в землянку, где два дня назад жили Рак и Янушевич и которую теперь заняли новые офицеры, грузно, хрипя одышкой, сполз батальонер подполковник Звягин и с места в карьер, для поднятия собственного духа, стал распекать нового ротного за неопрятность в окопах (неогороженное отхожее место, куда он вляпался в темноте).
— Безобразие! — кипятился он. — Не воинская часть, а черт его знает что! Примите меры, штабс-капитан Ярыгин!
Ярыгин, георгиевский кавалер, аристократия полка, не очень тянулся перед Звягиным.
— Нам там бывать не придется, Георгий Иванович! — зевая заявил он. — Пусть другой командир старается.
Мягкий и чувствительный Звягин сейчас же струсил.
— Ну-ну-ну, — начал он, похлопывая Ярыгина по плечу. — Разве можно говорить так перед боем. Бог милостив! Где младший офицер?
— В землянках роты.
— Ну, как он? На вас-то я надеюсь как на себя (Ярыгин улыбнулся). Но как он, не струхнет?
— А не всё равно! — досадливо, как при зубной боли, ответил Ярыгин. — Да и не нужен он мне совсем. Тут офицерская инициатива ни к чему. Проспят немцы — мы пан, не проспят — мы пропали. Я бы не брал субалтерна.
— Ну, так нельзя!
— Я понимаю. Да и вы лучше уходите… Немцы ведь заградительный огонь по нашим окопам откроют. С землей сровняют.
— Выдумаете?
— А вы не знаете?
— Да, глупое дело! И на кой черт! Хотите коньяку, Ярыгин?
— Не пью перед боем, полковник: перебежку невозможно делать, жажда томит… слабеешь. — А командир полка не придет сюда?
— Нет, меня послал. Сам на наблюдательном.
— И вы бы шли.
— Послал, говорю.
По лестнице затопало несколько пар ног. Хлопнула дверь. Вбежавшие офицеры, увидев батальонера, взяли под козырек.
Один из них, молодой и лихой, в папахе, заломленной на затылок, в коротком кавалерийском полушубке, сочно отрапортовал:
— 11-я рота, господин полковник, прибыла в ваше распоряжение.
— Займите окопы 6-й роты.
Слушаюсь, господин полковник.
На случай контрвылазки немцев резервной роте было приказано занять окопы, которые опустеют, когда 6-я рота пойдет в удар.
Другой из вошедших был младший офицер Ярыгина, подпоручик Жмот.
— Как гренадеры? — спросил его Звягин.
— Вот, — пьяно улыбаясь, показал Жмот объемистую пачку солдатских писем. — Прощаются с женами и детьми, г. полковник. Все пишут. И тихие до чего, прямо слеза навертывается! Ягнята вроде перед бойней. А я, господин полковник, верю в удачу! — вдруг пьяно заволновался он. — И не страшно ни чуточки.
Звягин похвалил. Пьяный оптимизм Жмота был все-таки лучше унылой зевоты Ярыгина.
Наверху топотали тяжелые солдатские ноги и звякало снаряжение. Это 11-я рота занимала окопы шестой. Командир прибывшей роты имел словесное приказание: если 6-я рота, покинув окопы, заляжет и не пойдет вперед, открыть огонь по своим.
X
Тридцатисильный «Бенц» тряско шел по испорченной обозами дороге.
Хотя можно было удобно почти лежать на подушках, Нилов сидел совершенно прямо, нелепо, так, что иногда на ухабах его папаха ударялась о брезент фордека.
«Сидит как в двуколке, старый черт!» — досадливо подумал адъютант, расположившийся из вежливости столь же неудобно.