БАСНЬ 101. ДОГОВОР МЕЖДУ ФИЛОСОФИЕЮ И МЕХАНИКОЮ
Философия имела свою столицу в Греции в некотором замке, который окружен был глубоким рвом, а в воротах его поставлен был караул, чтоб никто не мог туда иметь свободного входу. И таким образом жила она по примеру восточных королей, которые никому не кажутся, а живут только в обхождении с одними своими любимцами. Вид ее был всегда одинаков, ни хуже, ни толще. Она казалася здоровою, однако иногда бывал с нею припадок, чего ради лекари советовали ей лечить оный по времени. Но она думала, что из того не будет дурного следствия, и, таким образом, не хотела употреблять лекарств. Но как припадок не уменьшался, то наконец согласилась сама она лечиться, для того что некоторые ее любимцы, которые, по их мнению, имели понятие о медицине, к тому ее уговорили. Однако их лекарствами болезнь не уменьшалась. В сем состоянии объявили ей, что в предместии живет одна честная жена, которая называется механикою, и обещает вылечить философию совершенно, когда только принимать будет ее лекарства. Потом привели механику, которая взяла с собою туда аптекаря, по имени эксперимента. Они начали лечить ее, и скоро примечено было удивительное действие лекарств их, ибо болезнь не только совсем была исцелена, но философия получила еще новую силу и новый вид, так что никак узнать ее пред прежним было невозможно. Чего ради почувствовала она столь сильную любовь к механике и эксперименту, что наконец совсем с ними соединилась и позволила им иметь пребывание в своем замке; потом так начала с ними жить дружно, что не могла ничего уже без них и начинать. Плоды же сего были те, что философия пришла в такое доброе состояние, как видим ее ныне.
Баснь показывает, что древние не могли иметь в философии особливого успеха для того, что старались более изъяснять только учение своих предков, а не изыскивать и чрез искусство более просвещать их. Они презирали также механику, о которой думали, что она к философии совсем неприлична. Но ныне видим, что механика причиною многих откровений в философии.
БАСНЬ 102. СПОР У НАУК О ПЕРВЕНСТВЕ
Республика учредила некогда у себя богатый обед для всех наук. Она отдала приказ своей гофмейстерине сажать гостей по их достоинству. При сем случае примечено было, что с ученостию не всегда соединена добродетель, ибо за первенство начали они ужасную ссору, которая окончана была страшною дракою. Богословие хотела иметь первое место.
— Я бы вам, конечно, его уступила, — говорила она прочим наукам, — если б можно было то сделать без уменьшения моея чести.
Философия за здравое свое рассуждение не хотела уступить никому места. Но риторика употребила всю свою силу доказать свое право. Правда, она бы и взяла то своим криком, если б не выступила математика.
— Потише, — говорила она им, — все наши споры напрасны. Когда рассудить по основанию наук, то без всякого прекословия первенство должно отдать мне.
Словом, никто из них не хотел уступить друг другу места. И наконец дело дошло до драки, в которой вытащили они друг другу по хорошему клоку волосов. Но никто не поступил при том столь храбро, как нравоучительная философия. Она перестала спорить тогда, как исцарапали ей всю рожу и изодрали платье в лоскуты. Таким образом окончен был пир у республики. Она, чтоб не пропало даром изготовленное кушанье, приказала наместо наук позвать солдат, матросов и земледельцев, которые отобедали у нее добрым порядком.
БАСНЬ 103. ЖИЗНЬ ПЕДАНТЕРИИ
Грамматика, знатная дама между учеными, почувствовала некогда слабость, о которой думали сперва, что то водяная болезнь. Но по точнейшем изыскании узнали не без удивления, что она брюхата, и слух пронесся, будто Аполлон был отец того ребенка и будто часто примечено было, что они сходились тайно на Парнасе. Но грамматика отнюдь в том не признавалась, но еще клялась, что она ни с одним мужчиною никакого не имела обхождения. Высокое мнение, которое имели все о ее добродетели, сделало то, что ей в том поверили, или по крайней мере притворились, что верят словам ее. Таким образом, почли все дело сие преестественным, а особливо Аполлон старался по возможности утверждать всех в том мнении; потом родила она дочь, которую назвали Педантериею. Сия девица воспитывалась с великим рачением, и не было ничего такого опущено, что служило к умножению добрых ее нравов. Потом, обучаяся она наукам, имела в них довольный успех, а особливо в том, к чему она особливую чувствовала склонность, то есть в исследовании произведения слов, имен, родословных книг, исчисления лет известных примечательных дел, которые были или еще впредь ожидать должно, и прочее, а особливо любила она древности, чего ради получала она своим старанием великое знание о тех приключениях, которые были до потопу. Сие записывала она в особливую книгу под титулом «История преждепотопная». Но что же надлежит до истории нынешних веков, то она о них старалась не много, ибо находила более удовольствия в древностях; такой же вкус имела она в том, что надлежит до пяти чувств. В рассуждении обоняния, находила она более удовольствия в вонючем сыре, нежели в розе; вкус ее не меньше был того чуден, и она все то кушала охотнее, что сгнило и провоняло; голос кокушки был ей гораздо приятнее, нежели соловья, и мина школьного враля гораздо казалась ей лучше взора красавицы. Такая в ней редкость от некоторых была осмеиваема, а похваляема от тех, которые удивляются всему тому, что необычайно; но можно признаться, что не было ей подобной в точнейшем исследовании самых безделиц. Но сие не касалось до платья или нарядов, так, как то бывает у прочих девиц, ибо она ходила очень просто. Но надлежало то до ее тетрадей и книг в библиотеке: все ее письма были занумерены, а книги стояли в одном переплете, и как бы книга ни была полезна, однако не могла принудить себя ее читать, когда бумага нечиста и слова не хорошо выпечатаны; равным образом не могла она читать лучшие стихи, когда хотя маленькую увидит ошибку в рифмах; все, что ни было в горнице, в поварне и на дворе, означено было греческими и латинскими именами, собака ее называлась Константином, а кошка Феликсом. Всякая курица имела латинское имя; одна называлась nomen, другая pronomen, третья verbum и так далее. Блюда и котлы различаемы были равным же образом, ибо, например, большой котел называла она syntaxis, а большое блюдо prosodia. Дюжина тарелок имели имена двенадцати небесных знаков; девять ложек — девяти муз, а семь стульев — семи планет. Таким образом, когда говорила она своей служанке: «Подай сюда Юпитера», то разумелись чрез сие большие кресла. Когда же говорила она: «Я хочу сесть на Сатурна», то ставили ей стул, который назывался Сатурном. Должно признаться, что никто не сделал еще такого опыта в точности, как она. Оттого-то большая часть ученых возвышают ее до облаков, а в школах и гимназиях воздвигнуты уже в честь ей столпы. Напротив того, в других местах была она осмеиваема и презираема. Но как свет не может быть долго постоянен, то приняли уже все ее в употребление, и оттого видим ее ныне в прежнем состоянии.