Потом, возведя слез полные очи на стадо свое: «А ты, — рек он, — стадо, врученное мне отцом моим, стадо мне любезное, играющее окрест меня, как бы в веселии моем участие приемля, когда воспевал я творца всея природы, где ты ныне? Чья рука пасет тебя? Неужели и ты стало жертвою моих братий?» Слова сии вещал он слабым, скорбным и прерывающимся гласом.
Несчастие его умалило несколько сияния красоты его, но она тем была прелестнее. Белые власы его распущены были по плечам пренебрежно; очи его подобны были небесной лазури; слезы, коими они стали ныне омоченны, естественную их приятность умножали; печаль, от коей увядал румянец ланит его, привлекала всех обращать внимание на черты лица его; но он сохранил благородный, хотя непринужденный вид свой, а несчастия его являли еще более начертавшуюся в нем добродетель и невинность.
Бутофис, главный над всеми Пентефриевыми рабами, рожден был в жарчайших степях ефиопских. Лев, дышащий тем жаром, коим солнце в сих местах пылает, и рыкающий среди знойных страны сея песков, не страшен толико странникам, колико неукротимый сей начальник рабам своим был страшен. Цвет кожи и влас главы его подобны были темной нощи; гнев ярости блистал в его очах, как молния во мраке; ревущий глас его внушал злобу и угрозы. Все в нем, даже до цвета его, было новым Иосифу видом и душу сего несчастного юноши страхом исполняло. Предавшись своей скорби, смятенные стопы своя направлял он под дикие удаленные камни, кои, не устрашая дух его, в развалинах своих погребсти его грозили. Тамо настоящие свои бедствия сравнивает он с прошедшим своим счастием, воспоминает то блаженное время, в которое, исполненный веселием и приемля участие в тишине всея природы, упреждал он пришествие теней и спешил гнати с поля стадо свое, видети отца своего; узрев его ожидающа при входе сени своей, устремлялся он к нему; Иаков отверзал ему свои объятия, и страстная Селима восхищалася сим зрелищем. Ныне, вместо сего приятного союза и вместо сих нежных изъявлений сердечного чувства, обретает он начальника страшного, который единым своим видом ужасает и который грозным оком созерцает его стадо. Заключенные с ним невольники были жестокие и грубые люди; тщетно соболезнуя об общем их несчастии, обращает он на них жалостное око: бесчувственным душам их невнятен сей язык; все, кажется, на него стало вооруженно; вся природа плачевный токмо образ ему представляет: прежде пение его гласы птиц предупреждали славити пришествие дневного светила, ныне зрелище сие единое скорби чувствование в сердце его возбуждает, и благоуханная вечерняя роса горести его усладити не может. Когда предается он сим печальным размышлениям, тогда неприметно ему настает нощная темнота. Уже пастыри, на едином поле с ним пасущие, пригнали в дом стада свои. Нетерпящие овцы его окрест его бродят, к нему приближаются и, соединяя гласы свои, извлекают наконец его из глубокого уныния; ведомый ими во мраке, предстает он своему свирепому начальнику, который сим невольным медленней грозно его упрекает.
Между тем, рачение его о должности своей, чистосердечие, на челе его начертанное, и скорбь, сокрытая и удержанная, поражающая паче сердце человеческое, начинают преклоняти к сожалению о нем Бутофиса; и скоро представился случай, в коем сие его чувствие стало еще явнее.