Приятная Аврора, украсившаяся розами, испускающими благоухание свое по всей поверхности земли, начала являться на востоке, когда Далука, от ярости трепеща, уклоняется от сельских своих чертогов и стыд свой в стенах Мемфиса сокрыти отходит.
Иосиф слышит с удовольствием об ее отшествии. Ввечеру упреждает он час, в который прежде ходил он во свое уединение. Он в несчастии своем чает по крайней мере свободно размышляти о Селиме и посвящаемые ей минуты провести, не смущался от ревности соперницы ее.
Исполненный сими мыслями, достигает он до своего убежища. Кое удивление и скорбь объемлют его душу, когда узрел он поверженный алтарь, разрушенную сень и украшающие оную цветы, рассыпанные по дерну! Как вечером жаждущий успокоения земледелец ведет тихо в дом свой волов со плугом обращенным и представляет себе радость встречающей себя жены своей и ласку нежную детей своих, но вдруг громовая стрела свергается с небес, он зрит дом свой, пламенем объятый, слышит умирающие гласы жены и детей своих, бледнеет, ужасается, неподвижим пребывает, — тако Иосиф долгое время устремляет свои очи на зрелище сие. Он бросается потом на сии остатки, объемлет оные и, орошая слезами: «Возлюбленная сень! - вопиет он. - Ты, которую посвятил я нежнейшим воспоминаниям, нет, не вихри разрушили тебя; небеса не лишили бы меня единого утешения, коим в сих местах дух мой наслаждался; здесь познаю я удар раздраженныя соперницы». Рек он и долгое время над сокрушенною сению слезы проливает.
Между тем, добродетели Иосифовы, соделываемые им прежде сего под тению рощи, подобно парам благоуханным, кои, восходя с полей, не мешаются с нечистым градским воздухом, разве вихрем туда бывают заносимы, — сии кроткие и мирные добродетели становятся знаемы в Мемфисе и достигают до самого Пентефрия. Сей великодушный и человеколюбивый вельможа хощет разрешить оковы добродетельного невольника и в чертоги свои его призывает. Иосиф от сего веления в глубокую повергается печаль. Не оставя еще пастырских хижин, возвращается он в пустынное свое жилище. Тамо, устремя очи свои на место своего уединения: «Прости, — рек он, — прости, алтарь, толикими слезами орошенный, прости, возлюбленная сень, коей и остатки еще мне драгоценны. Исторгают меня от сих мест, прежде нежели возмог паки восставити тебя. Я чаял расстатися с тобою токмо для того, чтобы видети дом отца моего, а ныне в средину града иду второе терпети рабство. Может, поставят мне тамо новые сети, и добродетель моя... пребудет вечно та же. Возлюбленная Селима! клянуся на сих остатках алтаря и сени, клянуся быти вечно тебе верен!»
Произнеся сии слова, взирает он еще на места сии слезящимися очами; ноги его не хотят служити ему, удаляющемуся от сего жилища. Наконец он отходит, и кажется ему, что в другой раз отторгают его от отца и Селимы. После сего прощается он с друзьями своими, объемлет их нежно, обещает приходити иногда к ним, утешатися их беседою; приятные слезы дружества текут из всех очей. Он восприял путь свой к Мемфису тихими стопами.
Отсутствие, соединенное с силою добродетели, которая, в первый раз еще поколебавшись, с большею восстает крепостию, начало исцеляти сердце Далуки, подобное юному пальмовому древу, которое, уступив ветрам и коснувся земле горделивым своим верхом, вдруг восстановляется, ожесточает против их пень и ветвия свои, устремляет глубже корень свой в землю и, возгордясь сим первым успехом, самого Борея презирает. Вседневно старалася она от любви своей исходатайствовати отшествие несчастного Иосифа. Предприяв наконец сие великодушное намерение, побеждала уже она последние свои воздыхания, как вдруг Иосиф ее очам явился. Сим видом возмутилася душа ее; не смеет она воззрети ни на супруга своего, ни на юного раба, который, с своей стороны, не может также видети ее без смущения. Пентефрий долгое время взирает на Иосифа. «Сколь много судьбина погрешила, — рек он, — подвергнув тебя бремени рабства! Не ведая сего, брал я сам участие в ее неправосудии; живи со мною, я хощу наградить твое терпение и одарити тебя благодеяниями». По сих словах хотел Иосиф изъяснити свою благодарность, но кроме воздыхания ничего не мог произнести; терзающееся сердце Далуки с ним купно воздохнуло.