Иосиф, оставшися один, чудится исполнению своего толкования. Он мнит, что превечный, будущее ему открывая, не вовсе его еще оставил. Между тем, хощет он проникнуть мрачную нощь, собственную его судьбу сокрывающую. Аменофис, упоенный новым своим благополучием и отвлеченный веселием и забавами от несчастного, забыл обещание свое Иосифу, но Итуриил стал уже сам ходатаем его.
Нощь, разделяющая с солнцем владычество мира, приближалась тихо, и горы, долины, пастырские хижины и града, смешанные во мраке, представляли тогда взору вид печальный и единообразный. Царь Фараон в глубокий сон был повержен; чертоги его, окруженные стражею, для смертных были неприступны; но ангел Египта, нося божественное веление, проницает сквозь стражу во внутренние чертоги и, не видимый никем, приближается к спящему монарху и под страшными изображениями будущее ему представляет. Устрашенный царь пробуждается и не может на одре своем обрести покою. Смущение его не разгнало пришествие дневного светила; он восстает в тот час, в который сон бежит от очей селянина, и призывает к себе Пентефрия и всех знатных вельмож своих.
В средине Ливии стоит храм, древностию всех прочих превосходящий; оный был суеверия жилищем; нечистое сего чудовища дыхание пременило сии прекрасные места на знойные пески, оно набрало сие уединение для того, чтобы лучше сокрыти обман свой и привлещи к себе смертных силою любопытства. Гордость, страх и лукавство суть служители его владычия. Тусклый огнь горит в его очах. Смущенно, беспокойно, и зная, что, некогда изгнанно сущи от земли, повергнется паки во ад, из коего оно вышло, держит в руках своих темную завесу, коею очи смертных покрывает, и о средствах власть свою продолжити помышляет. В то время люди ходили во Египет принимати его предвещание, и из недр сея пустыни разливался яд по всей поверхности земли. Часто возле самых царей сидело оно на престоле.
Едва познало оно смущение Фараоново, уже всех сказателей и столпов своего владычества во едино место собирает. Все они шествуют к царским чертогам, одни, смеяся безумию людскому, а другие, погрязши в предрассудке, сами собою обмануты были. Вступают они в дом царя своего, и он унижает себя поведати им сны, душу его возмущающие.
Но, о чудо! мертвеют сказатели; уста их, толико лестию изобилующие, долгое время не отверзались: подвигнуты силою Итуриила, в первый раз воздают они истине свидетельство и признаются, что непроницаемая завеса будущее от них сокрывает. Тогда дух возбуждает воспоминание об Иосифе в душе Аменофиса, который, приступя к царю, возвещает ему, что заключенный во единую темницу с ним и Дарбалом невольник, который, кажется, никоему не причастен злодеянию, поведал им судьбу их из снов, ими виденных. Тогда повелевает царь привести к себе невольника.
Иосиф, забыв Аменофиса и сны, истолкованные собою, погружен был в первое свое уныние. Внезапу отверзаются темничные врата, приближаются к нему воины и вещают ему волю царену: вести его в тот самый час ко престолу. Удивление и страх возмущают его душу, но, принужденный повиноватися, колеблющимися стопами выходит он из темницы, многочисленные воины его препровождают; бренное око его, к темноте приобыкшее, едва может взирати на слабый свет рождающегося дня.
Фараон, седя на златом престоле, окружен был знатнейшими двора своего; чело его увенчано было блистающим венцом, скипетр держал он в своей деснице. Входит Иосиф в чертоги и трепетен ко престолу приближается. Страшится он того, чтоб не возложили на него новыя вины, и некое время был он ослеплен сиянием величества. Но, невинностию своею укрепленный и ободренный ходатаем Египта, который невидимо летал над ним во облаке, вещает он сам в себе, что сие великолепие украшает токмо смертного; мыслию своею возвышается он от единого мира к другому, до самого царя вселенныя, и тогда видимая им пышность кажется ему единою мечтою. Как некий из умов небесных, если б в виде человеческом сошел на сию землю, сохранил бы он тогда вечную юность небесных жителей, пленил бы сердца приятностию своея юности и приял бы почитание, приносимое старости, — тако Иосиф, юн сущи, но бедствием наученный, является пред сим многочисленным двором. Царь взирает на него: колико гордость и лукавство видны были на лицах сказателей, толико истина и кротость на лице Иосифовом блистали. Суеверие, ласкающее себя возвышением славы своея, возмутилось и в недра своея пустыни побегло. Все очи на него стали обращенны; видя его, забывают, что видят раба пред собою, и толико в сердцах сильна непорочность, что казался тогда Иосиф сам быти государем. Но никто видом его толико поражен не был, колико Пентефрий. Прежде он не познал его, и сколь велико было удивление и гнев его, раба своего видя! Младый израильтянин, сретя взоры его, познал его в тот самый час; он становится неподвижим, и чувствования дружества и скорби терзают его душу.