Возмущенный сими словами, царь обратил на Пентефрия грозное око; сами придворные вельможи тем тронуты были. Тогда из облака, коим ангел Египта окружен был, исходит луч светлый, который, непроницаем оком смертных, снисходит на супруга Далуки и мрачное подозрение от души его отгоняет. Внезапно прежнее дружество ко Иосифу возбуждается в сердце его; он обращает на него свои взоры; пораженный его чистосердечием и великим духом, упадает он к ногам его, и реки слез сии его слова препровождают:
«Великий боже, так было злобно сердце мое! Я возмог невинность утеснити! Иосиф, друг мой возлюбленный! (если смею я тебя сим именем назвати). Душа моя терзается... раскаяние до гроба последует за мною и возмутит прах мой... Ты раб мне! Буди мне начальник! Восходи на чреду, на которую зовет тебя добродетель, и казни меня... Я зрю в твоих очах, что ты меня прощаешь. Фараон! царям гонимую невинность отмщати подобает: яви милость свою Иосифу и казнь мою вещай».
По сих словах гнев царский укрощается. Иосиф восставил господина своего; в очах его, долговременною печалию отягченных, блистает радость, с нежностию смешанная. «Свидетельство твое, — возопил он, — свидетельство о моей непорочности и жестокое твое раскаяние велят забыти мне все мои несчастия. Среди мрачныя темницы сохранял я воспоминание твоих благодеяний; суди о настоящем моем чувствии, видя господина моего у ног моих лежаща! Ныне другия милости я не желаю, если только возвращен буду на место моего рождения. Колико уз сердце мое туда привлекают!.. Отец, старостию отягченный... Возлюбленная... Если еще живут они на свете!.. Братия... Коликие слезы я отерти долженствую! Мне ли, пастырю овец, мне ли царством управляти? О царю! да не раскаешься ты впредь о дарах своих».
Рек он, и большая часть вельможей, коих любочестие затворило путь в сердца их чувствованиям природы и которые не знали сего кроткого смиренномудрия, стали удивленны и довольны сим отрицанием. Между тем, Пентефрий привлекает Иосифа ко принятию награды истинным его добродетелям. Фараон удвояет свое о том моление. Тогда, подобно слабым источникам, отриновенным далеко от своего течения великою рекою и соединенными своими водами обливающим каменную гору, к небесам возвышающуюся, все вельможи, пременя любочестие на лесть, единогласно с царем стараются смягчить сердце юного чужестранца. Иосиф лютые ощущает души своей колебания. Умоляемый царем, могущим употребити власть вместо прощения, чает он внутри сердца своего слышати зовущий его глас Иакова и Селимы. Побеждала природа и, уже к отшествию готовый, удалялся он от престола и Пентефрия смягченного, когда божественный глас простирает к нему сие слово, слышимое им единым: «Не удаляйся от сих мест; бог, явивый тебе будущее, повелевает тебе остатися в Египте. Зри страну сию, одержимую ужасом глада и корыстолюбия вельможей; ты должен отвратити от нее обе сии казни; превечный в том помощник тебе будет. Ты устремляешься обняти отца своего, — буди здесь отцом народа». Тако вещал Итуриил. Иосиф остановляется, возвращается, приближается к престолу, и, обращался к царю: «Угодно небесам, — рек он, — остановити сладчайшее мое удовольствие; я воле их повинуюся и жертвую тебе своим блаженством. Доколе продолжится глад, я отсюда не отъиду, но, когда казнь сия престанет, позволь мне внимати гласу единыя природы». Рек он, и среди сея победы, когда величество души его изображается на всех чертах его лица, слезы из глаз его лиются: от сего неизреченного соединения величества и нежности можно было видеть, что он есть простый токмо смертный. Веселящися царь возлагает свой перстень на руку Иосифа, златая гривна украшает его выю, и червленная риза простирается до ног его. Пентефрий объемлет его, исполненный веселием.
Между тем, изнутри царских чертогов распространяется повсюду слух о снах царевых и о толковании Иосифа. Смятение, как быстрый пламень всеобщего пожара, от единого дому к другому сообщается. Забывается изобилие, долженствующее предшествовати гладу, и, зря бледность граждан, можно бы рещи, что начал уже он терзать сию страну.