Между тем, младый израильтянин, по великолепном торжестве своего возвышения, приближается к чертогам Дарбаловым, кои царем ему определенны. Он сходит с колесницы, вступает в чертоги; искусство изобиловало в них всеми сокровищами натуры. О странность приключений! Дарбал! когда в темнице гордость твоя над невольником ругалась, предвидел ли ты, что все свое богатство для него ты собирал?
Иосиф, желая единого покою, множество рабов своих от себя удаляет. Пренесенный в сии чертоги из темницы, взирает он окрест себя видети, не все ли сие сон есть. Но скоро, подобный собравшимся волнам, пред коими поставленный разрушен стал оплот, все чувствования, заключившиеся во глубину сердца его сим смятенным зрелищем, устремляются на уста его. Он повергается на землю, и в первый еще раз в жилище сем имя превечного слышимо было. «Великий боже! — рек он. — Ты, ты извлек меня из темницы... Где я? На самой высоте величества!.. Несчастный! Я все принес ему на жертву; неужели гордость заразила мое сердце? Если истинно сие, почто не умер я в темнице?.. Но ты, о боже мой! сию велел мне жертву… Сердце мое еще кровию от того обливается... Повинуюся твоей всемогущей деснице, которая моею судьбиною управляет. Ныне, если в несчастии моем сохранилась моя добродетель, не дай ей поколебатися на чреде, на кою ты меня поставил». Таковы мысли исполняют его до тех пор, пока сон начал по всем членам его распространятися и приносити душе его спокойствие.
Едва дневное светило претекло горизонт, не терпящий лености Иосиф восстает, и уже готовится он преходити Египет ради отвращения угрожающия ему казни. Но прежде учреждения порядка государственного хощет он сердечное свое разгнати смущение. Он призывает единого из рабов своих. «Иди в землю Ханаанскую, — рек он ему.— При входе в сень Иаковлю обрящешь ты приятную долину, по которой чистый источник протекает. Тамо, может быть, узришь ты юную пастушку: Селима ее имя, ты познаешь ее по лиющимся слезам ее; скажи ей, что я еще живу, сокрой от нее мои несчастия: она и без того довольно слез горьких проливала: вещай ей о верности моей, скажи, что, если б небеса не повелели мне посвятить несколько лет благополучию целого народа, я предпочел бы сим чертогам брачную сень нашу... Вниди в дом наш, виждь, еще ли жив отец мой, не отягчен ли он бременем старости и скорби. Если нет его на свете... собери на лугах несколько цветов, приди на гроб его, рассыпь на нем сии цветы и рцы: «Иосиф, сын твой, их тебе приносит...» Виждь, жив ли юный брат мой Вениамин и вся братия моя. Иди, спеши, все счастие мое зависит от тебя». Рек он, и невольник удаляется.
Удовлетворя естественным своим чувствованиям, хощет Иосиф долг дружеству воздати, и прежде путешествия его по Египту колесница его везома была к тем пастырским хижинам, где претерпевал он рабскую неволю.
Тогда было то самое время года, в которое природа воспринимала красоту первыя своея юности. Блестящая зелень покрывала леса, долины и луга, цветы благоухание свое повсюду испускали, а слух поражаем был журчанием источников, входящих во брега свои, и прелестным птиц пением. Какое пленяющее для Иосифа зрелище! Мало ослепленный сиянием величества, исходя из темницы, прельщается он простою красотою природы. С восхищением зрит он рощу, поля и источники, сходит с своея колесницы; рука его собирает цветы рождающиеся, кои он слезами орошает, и жажду свою быстротекущею водою утоляет.