Как те бесстрашные люди, кои, исторгая злато от земли, идут в темные недра ее, подвергая себя опасности обрести гроб свой в сем источнике сокровищ, — тако Иосиф, исполненный желанием научитися, ходил в сем мрачном лабиринте.
Долгое время бродящий в темноте, зрит он издалека свет слабый и угасающий. Он направляет туда стопы свои. Первый вид, поразивший его очи, был умащенный труп, освещаемый надгробным светильником, померкнути готовым; облеченный в порфиру, коего чело венцом украшено было, живость в нем была толикая, что оный казался быть одушевлен и ничего жизненного не лишен, кроме единого движения. Близ трупа был старец, мало от смерти удаленный; согбенный древностию, досязал он до земли белою брадою и тонкостию своею подобен был смерти, корысть свою стрегущей. Многочисленные мумии, окружая ту, которая была увенчанна, казалися рабами, ожидающими ее веления; печальное молчание царствовало в сем жилище.
«Кто ты, — рек старец возмущенный, — какое дерзновение привлекло тебя проникнуть в сии страшные места? Вещай: или пришел ты мертвых возмущати?» Во глубине сего здания повторились слова сего плачевного гласа.
«Не устрашайся, — отвещает Иосиф, — если здесь жилище мертвых, я прах их почитаю. Но повеждь мне, к чему все сии учреждения и какой долг остановляет тебя в сем страшном месте?»
Тогда старец, возводя на него померклое око: «Сладость гласа твоего, — рек он, — и человечество, на лице твоем являющееся, разгоняет страх мой. Ты зришь тело последнего египетского царя и тела его служителей, кои, назначенные умрети во служении его, последовали за ним в сие место. Я всех несчастнейший! Уже все они жизнь свою скончали, последний погребен руками моими; я один в сем жилище смерти, я тщетно ее призываю, и когда избавит она меня от бремени жизни моея, никто последнего не воздаст мне долгу, погибнет прах мой, и я лику сего собою не умножу».
Объятый удивлением и жалостию, Иосиф умолкает. Он обращает очи свои на сей царский призрак, бесполезным украшенный великолепием, на сих рабов, кои еще обожати его кажутся, и на сего старца, который о том плакал, что не возмог с ними скончатися купно. Он поражен был бесчеловечною гордостию сих монархов, кои, утесняя, может быть, народ свой, распространяют и по смерти свое варварство и приносят еще жертву своему самолюбию, когда уже нет самих на свете. Но другое чувствование возбуждается внутри его сердца: сей старец, на коего устремил он свои очи, возобновляет в уме его образ его родителя; кажется он ему испускати последнее воздыхание, призывали смерть и страдали о том, что рука возлюбленного ему сына очес его не затворяет. Омыв лицо свое слезами, преклоняет он старца изыти из сего жилища. «Не могу, — ответствует несчастный, — я должен буду умрети с мучением и бесчестием. Когда уже я состарился в сем гробе, то в оном я и жизнь свою окончу. Долгое время окруженный трупами, не могу я с живыми пребывати, и приобыкшие к смертным теням очи мои сияния солнечного пренести не возмогут… Я ласкаю себя скончати скоро мое мучение: уже колеблющиеся ноги мои не могут более меня ко входу сего места носити для приятия пищи, определенной на продолжение несчастной жизни; уже слабые руки мои не соблюдают более сего бледного свету; с ним скончаются дни мои; мрак, в который я погружен буду, станет мне сладчайшим предвестником смерти... Скоро во гробе сем не будет ни единого живого человека...» Рек он, и когда Иосиф взирает на него нежными очами, светильник угасает и старец последнее испускает воздыхание.
Иосиф, жалости и ужаса исполненный, удаляется; идет он паки среди мрачныя нощи, усугубляющей ужас того зрелища, коему он был свидетелем. Вышед наконец из сего жилища, остановляется он пред пирамидою и повелевает истолковати себе единую из примечательнейших надписей, состоящую в сих словах: «О люди! не здесь жилище смерти: из недр сего здания, до облак досязающего, вознесусь я к небесам и тамо буду божеством, о вас ходатайствующим». «Цари! — возопил тогда Иосиф. — И самая смерть вас не научает! Какою пресмыкающеюся гордостию разделяете вы божескую честь с последними животными и воздвизаете здания, свидетельствующие величество ваше купно со слабостию? Должно ль, чтоб гробы ваши помрачали чертоги, вами обитаемые!» Окончав сии слова, удаляется он от сих пирамид, кои, обремененные знаками, суть сами собою не иное что, как самое разительнейшее свидетельство суетности человеческой.