Марк Аврелий, протекая все гражданские состояния, снисходит взорам своим и на тех, кои столь несчастны, что не познавали добродетели. Благоразумные законы ставили преграду развращениям, но первый закон был — его пример. Строгая непорочность его удивила сладострастных. Души слабые восприяли бодрствование добродетели; любочестивые для собственной своей пользы стали снисходительны. Сожалел он о неисправных, осуждал их, но не мог решиться их возненавидеть. Строг для самого себя, имел он кроткое человеколюбие, столь свойственное слабости нашей. Недостойные люди дерзали раздражать его: он презирал мщение, во власти его состоящее, и философ забывал обиду, причиненную государю».
Здесь Коммод в лице переменился и глаза его воспылали. Казалось, что хотел он нечто изрещи, но воздержался, а философ продолжал:
«Благость составляла свойство сего великого мужа. Она была в речах его, она во всех чертах лица его изображалась. Но что вещаю я? Она была и самым божеством его. Воззри на Капитолию, где воздвигнут ей храм его руками! О зиждитель всего мира! тебя и обожая прогневляли почти все живущие на земли. Повсюду лютое суеверие имело свои храмы, где, укрощая гнев твой, приносило тебе стенания и вопли жертв человеческих. Марк Аврелий, понимая тебя благим сущетвом, призывал помощь твою. Он таковым перед людьми тебя изображал, каковым ты в сердце его был изображен. Нет! не забуду никогда дня того, торжественного часа того, в который сей монарх, яко первосвященник и владыка страны своей, вошел в первый раз во храм, посвященный благости, и возжег на алтаре первый фимиам среди радостных восклицаний народа, который, казалось, принимал самого Марка Аврелия божеством храма. О римляне! невозможно было предкам вашим осудить Манлия виновным, доколе они имели перед очами своими Капитолию, спасенную сим славным воином; а я воссылаю к небесам молитву, да возрение на сей новый храм в той же самой Капитолии остановит государей ваших всякий раз, как восхотят они соделать лютое и тиранское деяние! Народы! да приидут все царствующие впредь над вами перед алтарь сей, да клянутся быть во благости подобными Марку Аврелию и да навыкнут верить с ним сходственно, что всякая добродетель, творимая людям, есть благочестивое деяние пред самым божеством».
В сем собрании римского народа было множество чужестранцев и граждан всех частей империи. Одни, давно жили в Риме, другие из разных областей препровождали из почтения гроб Марка Аврелия. Вдруг один из них (и сей был первый судия града, стоящего у подошвы гор Аспийских), возвыся глас свой: