Илья Ефимович искоса посмотрел на Аграфену, что хлопотала около коней: задавала им корм, поила из ведра, трепала по губам, гладила шеи, ласково называла по именам.
— Ишь, разгулькалась! — снисходительно усмехнулся Ковшов. — Хотя понять можно. Раньше ты и за конячий хвост не держалась, а теперь целая конюшня у тебя под началом. Как говорится, из грязи да в князи...
— Да и ты, Ефимыч, не прогадал, — в тон ему ответила Аграфена. — Ходишь аккуратно, через порожки не спотыкаешься...
Илья Ефимович поспешил перевести разговор на другое — кони, мол, для начала ухожены неплохо, и им, конюхам, пора отдохнуть.
— Можно и отдохнуть, — согласилась Аграфена и, оглядев лошадей еще раз, пошла домой.
Нюшка кормила сестер и братишек обедом. На столе был водружен пузатый закопченный чугун. Нюшка доставала из него горячие, как угли, картофелины; ожесточенно дуя и перекидывая с ладони на ладонь, очищала их и подкладывала ребятишкам, приговаривая при этом: «Петьке дала, Маньке дала...»
Малыши обмакивали картофелины в блюдце с льняным маслом, посыпали солью и уничтожали с такой быстротой, что Нюшка начала даже сердиться: «Чего как на пожар гоните! Остепенитесь!»
На лавке у бокового окна, молчаливый и насупленный, сидел Степа.
— Чего ж гостя не угощаешь? — заметила Аграфена дочери.
— Я звала... он говорит, что сытый, — сказала Нюшка, кинув на Степу вопросительный, жалостливый взгляд. Потом спохватилась и строго добавила: — Сидит как истукан! Хотя бы картошку помог лупить... Видит, что не поспеваю.
Степа поднялся и молча подошел к столу.
В доме Ветлугиных, куда Степа часто заходил в последнее время, он многому научился. Научился готовить мурцовку — незатейливую еду из воды, хлеба, лука и нескольких капель льняного масла, сучить варовину и подшивать валенки, которые «просили каши», искусно ставить заплатки на одежду, почти без мыла стирать белье, мастерить из обыкновенных дощечек и чурок презабавные игрушки для ребятишек. И все это он делал охотно, с интересом.
Вскоре малыши были накормлены и занялись своими делами.
Аграфена, вымыв руки, села за стол и усадила рядом с собой Степу:
— Ешь, не чванься. Чего-чего, а картошки хватит. — И, помолчав, спросила: — Ты чего во дворе у Ковшова смотрел на меня так? Спросить хотел о чем-нибудь?
— Да нет... вам показалось, — уклончиво ответил Степа, давясь обжигающей картошкой.
— Не юли, не обучен еще! — погрозила ему Аграфена. — Знаю, о чем спрос. О дяде, о Вороне. Зачем его в артель записали? Зачем коней доверили? Так ведь?
— Так, мамка, так! — поспешно закивала головой Нюшка. — Степка так и сказал: дядю Илью к коням допустить — все равно, что волка в овчарню...
Степа с досадой покосился на Нюшку, и Аграфена поняла, что ребята до нее уже обо всем переговорили.
— Вот и я под стать тебе думаю, — помолчав, хмуро заговорила Аграфена, обращаясь к Степе. — Не нашего он поля ягода, Ворон этот. Ластится, льнет к нашему делу, а чую — не к добру. Надо бы его подальше от артели держать. Мы с Матвей Петровичем так Егору об этом и сказали. И даже поругались с ним. А Егор свое твердит: у Ворона, мол, полно родни в деревне, кумовья да сваты всюду. Отпугнем его — он других от артели потянет. Вот и приходится его терпеть.
— А все равно коней ему зря доверили, — упрямо сказал Степа. — Будет, как с хлебом... А там ищи-свищи...
— Ну уж нет! За коней я головой отвечаю. Мне так Егор и наказал: «За конями гляди в оба, да и с Ворона глаз не спускай». — Аграфена густо посолила картошку, но есть не стала, задумалась. — Вот если бы нам тот хлеб найти! Мы бы тогда Ворону руки укоротили! Заказали бы ему по нашей дорожке ходить...
— Мы искали... все закоулки обшарили, — вполголоса призналась Нюшка.
Степа вздохнул. Это верно, в начале зимы ребята еще кое-что делали. Забирались в сараи, овины, погреба. Острыми кольями пронзали ометы соломы и стога сена, старались нащупать мешки с зерном. Подолгу бродили по лесу, зорко высматривая, нет ли где следов свежевыкопанной земли. Подозрительно осматривали каждую кучу хвороста. А хлеб словно сквозь землю провалился...
— Плохо мы искали, — признался Степа.
С этого дня присматривать за Вороном стали еще пуще.
То и дело Шурка и Степа появлялись около дома Ковшовых, заглядывали во двор, где стояли лошади, запоминали, кто и куда выезжает на них, кто приходит к Ковшовым.
Илья Ефимович не раз наталкивался во дворе на ребят и с досадой говорил, что школярам на артельной конюшне делать нечего.
— А у нас задание от комсомольской ячейки. Конюхам помогать, — торопливо объясняли Шурка и Степа и принимались чистить лошадей или вытаскивать со двора навоз.
— Пусть стараются, — заступалась за мальчишек Аграфена. — Нам же легче.
Следили за Вороном и Нюшка с Таней.
Начиная с сумерек, девчонки уже были наготове.
Выходил Илья Ефимович к лошадям, шел в сарай или амбар, отправлялся к кому-нибудь из знакомых или родственников — Таня молниеносно вызывала Нюшку и они как тени следовали за Вороном.
Ничего теперь не укрывалось от глаз девчонок. Они все примечали: кто приходил к Ковшовым пешком, кто приезжал на подводе, долго ли гость сидел у дяди Ильи, что привозил и увозил с собой.
Девочки всё ждали, что вот-вот дядя Илья как-нибудь поздно вечером направится к избе Горелова, вызовет его таинственным стуком на улицу, потом, забрав лопаты, они, крадучись и воровато озираясь, пойдут в какой-нибудь овраг или старую ригу, вскроют яму и долго будут проверять, не сопрело ли зерно. И тогда-то Нюшка с Таней подадут сигнал тревоги...
Но ничего подозрительного они не замечали.
К Горелову дядя Илья не заходил, словно забыл дорогу к его дому, а все больше посещал крестьянские избы или сидел с мужиками в чайной, пил крепкий чай, заказывал яичницу на сковородке и вел мирную беседу.
Таня с Нюшкой заглядывали в окна; коченея от холода, топтались у крыльца и ждали, когда дядя Илья выйдет из чайной.
— Да ну его! — жаловалась Таня. — Я ноги поморозила. Побежали домой?
— Нельзя, — удерживала ее Нюшка. — Нам Степа что наказал?.. Давай в петуха сыграем, погреемся. — И, поджав одну ногу, она, как петух-забияка, принималась прыгать вокруг подруги и толкать ее плечом.
Иногда к девочкам присоединялся Степа. Как-то раз поздним вечером они заметили, что Илья Ковшов направился к дому Никиты Еремина. Подошел со стороны огорода к старой бане и постучал в дверь. Ему долго не открывали. Илья Ефимович постучал сильнее. Наконец из предбанника раздался голос Фомы-Еремы:
— Кто там? Чего надо?
Илья Ефимович назвал себя и сказал, что ему надо повидать Никиту Силантьевича по важному делу.
За дверью еще немного помедлили, потом дверь со скрипом приоткрылась, и Илья Ефимович, пригнувшись, пролез в баню.
Нюшка высказала предположение, что Ворон, как видно, не зря пришел к Никите Еремину.
Сам Никита хлебозаготовку выполнил сполна, с обыском к нему никто не пойдет, и ему тем удобнее и безопаснее укрывать чужой хлеб. К тому же у Никиты на усадьбе столько чуланов, сарайчиков и всяких пристроек, что спрятать мешки с зерном ничего не стоит. Может быть, хлеб закопан даже в бане, под полом.
— Может, и так, — согласился Степа. — А как докажешь? Надо наверняка бить...
Степа и девочки подошли к бане. Единственное оконце было закрыто ставнями. Сквозь узкие щели пробивался желтый свет. Все припали к щелям и замерли. Но вскоре Нюшка призналась, что она ничего не видит, хотя и поцарапала о шершавую ставню всю щеку.
Зато Степе повезло. Рядом со щелью оказалась дырка от выпавшего сучка, и через нее Степа увидел склонившееся над корытом лицо Никиты Еремина, его руки и часть змеевидной трубки.
— А мы, кажется, с уловом! — шепнул Степа девчонкам и дал им заглянуть в дырку.
— Это же змеевик! — обрадовалась Нюшка. — Вот так пророк Еремей! Судили его, в милицию таскали, а он опять самогонку гонит. Надо сообщить кому следует...