«И откуда ему известно, за что я цепляюсь», — с недоумением подумал старший Осьмухин.
— А отец, значит, олух царя небесного? — с досадой заговорил он. — Живет и ничего не смыслит... А я вот нутром чую— все равно завалится эта артель. Долго ли, коротко ли... Как овин старый. Уж лучше я загодя выпишусь да уеду куда-нибудь.
Лощилин раздумчиво покачал головой:
— А видали, какую из города технику в деревню двинули... машины, тракторы. Тут, пожалуй, любой Фома неверующий и рак-отшельник в артель потянется... А вы, Тимофей Никитич, вспять подались...
— Еще как вспять-то! — вступила в разговор Феня. — Это же прямо курам на смех... В Кольцовке только и разговору о папаше: четвертый раз из артели выписывается. Так мы всю зиму на узлах и сидим.
— А ты, свиристелка, помолчи! — оборвала ее мать. — Не прекословь отцу-то, побольше он тебя понимает.
— Понимает, да не совсем, — заметил Антон. — То мне жизнь портил, теперь — сестрице.
Феня переглянулась с братом — сейчас, пожалуй, самое время для откровенного разговора с отцом — и поднялась из-за стола.
— Вы, папаша, прямо нам скажите. Если уходите из колхоза, так других за собой не тяните.
— Кого это «других»? — настороженно спросил отец.
— Меня, скажем. Вот и Антон в деревню вернулся. И никуда мы с вами не поедем...
— Это верно, — поддержал сестру Антон. — Выделите нам с Феней долю в хозяйстве и живите как знаете. А мы в колхозе останемся...
Тимофей отодвинул чашку и уставился на сына с дочерью.
— Вот оно что! Вот ты зачем домой заявился!.. Раздела требуешь!..
Побагровев, он закричал о том, что не позволит разваливать хозяйство и пускать на ветер добро, которое наживал своим хребтом.
Казалось, назревал скандал, но в разговор вновь вмешался Лощилин:
— Опять вы шумите, Никитич... Долю свою они могут и по закону востребовать. А только зачем вам добро делить? Вы лучше умом пораскиньте да замиритесь с сыном. Парень он передовой, тракторист, заглавная фигура в деревне. Да и вам найдется красное место в артели.
— Какое такое красное место? — удивился Осьмухин.
— Ну, скажем, бригадиром вас могут поставить или завхозом. Человек вы с головой, грамотный, землю понимаете. Вот и будете с сынком первыми хозяевами в артели...
— Да зовут его давно в бригадиры, зовут, — вмешалась в разговор Феня. — А он упрямится, как невеста на выданье...
— Упрямство да обиды — плохие советчики, — продолжал Лощилин. — Только голову мутят. Вы, Тимофей Никитич, с сына пример берите.
Разговор затянулся. Старший Осьмухин больше не шумел, не скандалил, а, склонив голову, молчаливо слушал увещевания Лощилина.
— Ну, вот и миритесь на здоровье, — предложил механик Тимофею и Антону. — И делить вам ничего не потребуется.
— И впрямь, Антон, живи ты с нами, — обратилась к сыну Матрена.
Антон помялся, покосился на отца, на мать и, словив на себе взгляд Лощилина, невнятно буркнул:
— А мне где ни жить...
— Может, и вы у нас поселитесь, — пригласила Лощилина Матрена. — Я вам и сварю и постираю.
— Спасибо, — поблагодарил механик. — Я думаю к Ширяеву на квартиру устроиться. У него, говорят, попросторнее...
С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ
В тот же вечер Антон проводил Лощилина к Ширяевым.
В просторной, хорошо протопленной горнице было чисто, уютно. Пол застелен тряпичными половичками, на подоконниках — горшки с геранью, на стене в рамках под стеклом фотографии членов семьи, вырезанный из журнала портрет Карла Маркса и пожухлые от времени агрономические плакаты.
Нацепив на нос очки в железной оправе, хозяин дома, Павел Трофимович Ширяев, сидел за столом и читал газету. Его дочь, Любка, склонившись над ящиком детекторного приемника и прижав к ушам черные наушники, слушала радио.
— Видали, квартирка какая, — шепнул Лощилину Антон. — Прямо-таки изба-читальня, культурный очаг... — И он довольно развязно обратился к Ширяеву: — Павлу Трофимовичу, наше вам... Говорят, комнату сдаете... Я вам хорошего жильца привел.
Павел Трофимович отложил газету и поверх очков покосился на механика.
Из-за перегородки показалась жена Ширяева Елизавета, сутулая, прежде времени увядшая женщина.
— И так тесно у нас, — сухо сказала она.
— Да вы посмотрите, жилец-то какой! — принялся расхваливать Антон. — Старший механик в эмтээс... Можно сказать, правая рука директора... всем машинам начальство. Премного довольны будете!
— Может, Павел Трофимыч, и впрямь пустите, — обратился Лощилин к Ширяеву. — Хотя бы на время. Я человек одинокий, спокойный... Не обременю. Да и за ценой не постою.
— Сказано же вам — не пускаем жильцов... — повторила Елизавета.
— Погоди, мать, — перебил ее Павел Трофимович, пристально оглядывая Лощилина. — А может, все-таки уважим человека... Пустим его в пристройку.
— Там же у нас Любовь ночует.
— Она сюда перейдет, в горницу. Ты как, Люба?
— Могу и в горницу, — согласилась дочь.
— Ну, вот и ладно, — поднялся Павел Трофимович и, не обращая внимания на жену, пригласил Лощилина осмотреть пристройку.
Через сени они прошли в маленькую бревенчатую комнатушку с одним окном.
Беглым взглядом окинув помещение, Лощилин заявил, что комната ему подходит, и спросил о цене.
— Ну вот и рядитесь, — сказал Антон. — А я пойду...
Плотно закрыв за Антоном дверь, Лощилин выдержал небольшую паузу, потом подошел к Ширяеву и протянул ему руку.
— Ну что ж, Павел Трофимыч, будем знакомы... Теперь уж как следует, прочно и надолго. — И, заметив настороженный взгляд Ширяева, усмехнулся: — Да вы не опасайтесь. Я и есть тот самый жилец, кого вы ожидали.
— Путаете вы чего-то, товарищ механик, — строго отозвался Ширяев. — Никого я не ожидал. Просто вхожу в ваше бесквартирное положение.
— Эге! А вы стреляный, видать, воробей. На мякине не проведешь. А я ведь вам привет привез.
— Это от кого же?
— От Силаева, Петра Никитича. Знаете такого?
— Встречались... доводилось!
— Ишь ты, «доводилось»! — ухмыльнулся Лощилин. — А он вам, кстати сказать, письмецо прислал.
Механик достал перочинный ножик, вспорол подкладку пиджака и извлек бумажный конверт:
— Полюбопытствуйте!
Павел Трофимович неторопливо нацепил на нос очки и, вскрыв конверт, принялся читать письмо.
Оно действительно было от заведующего райзо Силаева. Бывший земский агроном, с которым Ширяева связывала давняя дружба, писал, что в Кольцовку в качестве старшего механика МТС едет Николай Сергеевич Лощилин и его надо устроить на квартиру. «Человек он надежный, — писал Силаев, — и ему можно вполне довериться».
— Прочли? — спросил Лощилин. — Уразумели что-нибудь?
— Теперь другое дело, — облегченно передохнул Ширяев. — Меня Силаев давно предупреждал о вашем приезде. Ждал я вас.
— Ну, то-то же. — Лощилин взял из рук Ширяева письмо. — А писульку-то лучше похерить. — Он порвал письмо на мелкие клочки и, открыв дверцу печки-подтопка, бросил их на тлеющие угли.
Павел Трофимович пригласил Лощилина поужинать.
— Спасибо... Уже заправился у Осьмухиных. Но если, конечно, горячительное найдется — не откажусь ради встречи.
— Так милости просим в горницу.
— Нет, нет. Лучше здесь. Нам ведь и поговорить надо. С глазу на глаз.
Павел Трофимович принес бутылку мутноватой самогонки, закуску и два граненых стакана.
Выпив залпом стакан, Лощилин поморщился, понюхал корочку хлеба и в упор посмотрел на Ширяева:
— Ну-с, докладывайте, какие дела в Кольцовке?
Павел Трофимович ответил не сразу. Похвалиться ему особенно нечем, но кое-что он все же делает. Вот уже третий месяц, как его избрали членом правления артели и назначили бригадиром полеводческой бригады.
Председатель колхоза относится к нему с доверием, прислушивается к его советам, да и колхозники считаются с его мнением.
— Место вы заняли неплохое, это бесспорно, — заметил Лощилин, — а Силаев все же недоволен вами... Мало полезной отдачи от вашего положения. Что у вас с выходом из артели получилось?