Когда они сошлись с Мазнюком на КП, там уже было тихо. Крапивка с бойцами делил в блиндаже трофейные зажигалки, кинжалы и фонарики, рассматривали вытащенные из карманов убитых немцев фотокарточки и документы. Телефонисты, исправив обрезанную немцами линию, проверяли связь с полком. Дальше боем управлял уже Мазнюк, и, хотя атаки немцев были очень яростны, при поддержке сильного минометного огня, прорваться или потеснить роты им не удалось нигде. Обошлось даже без вызова дивизионной артиллерии и подброски резервов, кроме взвода, с которым пришел Костромин. Особых происшествий в ходе боя больше не было, не считая обычных в таких случаях потерь в ротах.
— Пиши: убито девять, ранено двадцать два, — сказал Костромин Спиваку. — Но добавь, что фашисты понесли потерь раза в три больше. Это точно, без очковтирательства. Кто не поверит — пусть придет подсчитает, они и до сих пор там лежат. Напиши, Павел Григорьевич, что сержант Крапивка за умелую и мужественную оборону штаба представлен командиром полка к правительственной награде, — добавил еще майор Костромин. — Эх, жаль, жаль Петренко! Как глупо вышло!.. Где они у черта просочились? Где-то на стыке, должно быть. Больное место — стыки. Сколько ни говори, все получается, как с мостом на границе между двумя волостями в старое время: некому чинить, пока губернатор не нагрянет… А кого же мы теперь назначим на место Родионова?
— Я думаю, товарищ майор, — сказал Спивак, — можно назначить Фомина. Есть у меня в шестой роте замечательный агитатор, сибиряк, сержант Фомин. По-моему, аттестовать на младшего лейтенанта можно вполне.
— Фомин? Знаю. Командир отделения? А дадут его нам, в политсостав? Ну, заканчивай, а я пойду поговорю с майором Горюновым.
После политдонесения Спиваку пришлось сразу же писать аттестационный материал на Фомина. Потом Костромин подкинул ему целый ворох старых приказов из политотдела дивизии: одни надо было подшить к делу, другие уничтожить, на третьи дать ответ.
Часам к трем дня Спивак вспомнил, что он сегодня еще не обедал и не завтракал, и послал связного на кухню в комендантский взвод за едой. Отвлекшись на минуту от работы, он вспомнил Петренко и почувствовал вдруг острую, клещами схватившую за сердце тоску…
Пообедав и сложив все бумаги в походный несгораемый ящик, он пошел в свою землянку, в которой почти не жил эти дни, и завалился спать до вечера, потому что с наступлением темноты ему надо было идти в первый батальон, где он давно не был, и провести там совещание с редакторами боевых листков.
На войне как на войне. За командира батальона остался лейтенант Мазнюк. Убитого младшего лейтенанта Родионова заменил сержант Фомин.
Спивак позвонил в дивизию инструктору подива капитану Кузину и попросил его навестить в медсанбате Петренко. Кузин в тот же день ответил ему, что Петренко в медсанбате нет, что его после операции отправили дальше в тыл…
На зеленых скатах высоты 304,5, безымянной небольшой горы, которую невозможно было даже назвать точно в извещениях родственникам, появился свеженарытый холмик — новая братская могила.
Солдаты продолжали долбить каменистый грунт, опоясывая землю зигзагами новых траншей. По ночам светили ракеты, пролетали бомбардировщики на запад и обратно, пели соловьи в рощах, наблюдатели стояли на постах, не сводя глаз с высоток на немецкой стороне, осторожно покуривая цигарки и пряча их в рукав гимнастерок, когда сзади в траншее слышались шаги взводного, шедшего проверять посты… Подходили машины со снарядами и свежими войсками…
Спустя неделю Спиваку пришлось быть в армейских тылах, в сорока километрах от передовой на однодневном семинаре агитаторов полков. Узнав, что в этом же селе, где стоял политотдел армии, расположился один из армейских полевых госпиталей, Спивак после семинара пошел туда узнать, нет ли у них в числе раненых старшего лейтенанта Николая Ильича Петренко, и получил ответ, несказанно обрадовавший его:
— Есть такой. В седьмой палате. Вон в той хате под красной черепицей.
Петренко лежал на низенькой железной койке, головой к окну. Спивак не сразу узнал его среди шестерых раненых, лежавших в одной комнате: у всех были забинтованы головы. Петренко первый окликнул его радостно и сделал слабую попытку приподняться: