— Не тот! Я ж тебе говорил — семь восьмых! Чем ты слушал?
Опять прогулка в четыре километра, еще час простоя. Прицепщик спотыкается впотьмах по бороздам. Митька сидит в саду с Мавочкой. Возвращается прицепщик без ключа, злой: нету там такого! Но Митька уже достает его из инструментального ящика и ругается притворно сердито:
— Тьфу, будь ты проклят! А он здесь был, под паклей. Как я его не заметил!
Подкрутив какую-то гайку, которая и без того достаточно плотно сидела на своем месте, заводит мотор и едет к табору сдавать смену — уже и ночь прошла, рассветает.
Раз случилось такое с его трактором, другой раз случилось, потом, в ту несчастную ночь, когда и Афоня Переверзев набедокурил, прицепщик почуял неладное (на этот раз у Митьки отказал вентиляторный ремень, потребовался новый из запасных) и, придя на табор за ремнем, разбудил бригадира и высказал ему свои подозрения. Гайдуков немедля сел на велосипед и покатил по гладкому, освещенному полной луной шоссе к станице, где стоял трактор. Митька не рассчитал времени и не успел вернуться к трактору. Как предполагал прицепщик, так и вышло: Гайдуков нашел его в саду Волковых. Вентиляторный ремень оказался в порядке, машина была на полном ходу. Пойманному с поличным парню оставалось лишь чистосердечно признаться, что и раньше поломок не было, просто хитрил. Подсчитали: часов пятнадцать за четыре ночи простоял трактор.
В довершение всего утром рулевой Роман Сорокин, разворачиваясь на шляху, зацепил плугом телеграфный столб и вывернул его «с корнем» — оборвал междугородную линию. Можно было ожидать, что и этот случай, с соответствующими карикатурами: «Берегись, столбы и заборы, — гайдуковцы едут!» — будет описан в эмтээсовской многотиражке и пойдет по тракторным бригадам людям на потеху.
Гайдуков лютовал, ходил мрачный как туча. Отправил в ремонтную мастерскую Афонины «трофеи» — искалеченный радиатор и воздухоочиститель, написал директору докладную записку о Толоконцеве. Два аварийных трактора стояли на таборе разобранными. Гайдуков на них и не глядел. Стоять им так дня три, пока в заваленной работой мастерской дойдет очередь до его заказа. А майский пар, который пахала бригада, тем временем превращался уже в июньский.
«С праздничком, Степан! — поздравлял он сам себя. — Будем теперь чухаться на этом пару до Кузьмы-Демьяна! Разве ж это трактористы? Дегтярники! Деготь бы им только возить на облезлой кляче».
…С обеда пошел дождь. Вернулись к табору и те тракторы, что пахали. Работа совсем приостановилась.
Вся бригада собралась в вагоне. Не слышно было шуток, смеха, стука костей домино и азартных возгласов игроков. Трактористы сидели тихо, удрученные свалившимися на бригаду несчастьями, и даже разговаривали друг с другом вполголоса. Сидели в вагоне и всегдашние гости бригады — слепой Бородуля со своим сынишкой, застигнутые в степи дождем. Бородуля пришел еще утром, как раз в разгар событий, когда Гайдуков разделывал в пух и в прах Афоню и Митьку.
Гайдуков сидел у окна за раскладным столиком, перебирал старое запасное магнето, чистил обгорелые контакты прерывателей. Обычно такие вынужденные перебои в работе из-за непогоды, когда останавливались все машины, он использовал для читок технической литературы — проводил с трактористами так называемый «техчас». На этот раз ему было не до занятий. Он все еще не мог успокоиться и, возясь с магнето, бормотал про себя:
— Учили дурней за государственный счет. Колхоз трудодни начислял. Пожалуйста, дорогой, учись, приобретай квалификацию. Доверили такие ценные машины!.. — Он плюнул с сердцем в раскрытое окно. — Расскажи им, Матвей Поликарпович, про свои курсы, — повернулся он вдруг к Бородуле. — Расскажи, а то им это все без понятия. Дюже легко достается…
И, пока шел дождь, барабаня по железной крыше вагона, Бородуля рассказал трактористам про свою жизнь — жизнь крестьянского парня в те времена, когда в станице не было еще МТС, не было восьмидесяти штук тракторов, сорока комбайнов, двадцати автомашин в колхозах, электростанции, средней школы, стипендий в техникумах и институтах. Слушали его внимательно. Даже Афоня не спал: или постеснялся укладываться на отдых после того, что натворил, или разогнали ему сон невеселые мысли о предстоящем взыскании за ремонт двух искалеченных тракторов.
Почему у Матвея, когда ему было еще лет двенадцать, появилось вдруг влечение к технике, он и сам не мог бы объяснить. В роду у них машинистов не было. Дед его, иногородний переселенец, шерстобит, не имел постоянного жилья, кочевал, как цыган, с Дона на Кавказ, с Кавказа в Крым. Отец осел на Кубани, построил хату, занимался сельским хозяйством на арендованной у казаков земле. Два дяди его жили в станице — один пас скот, другой валял валенки и шил сапоги. Все они, как говорится, тележного скрипу боялись, а Матюшке захотелось вдруг стать механиком.