В Сами он был уверен; юноша жил и дышал только своим господином, которого он почитал, как бога, а втроем спасение майора становилось возможным. Но чтобы привлечь Нариндру на свою сторону, необходимо было открыть ему всю свою прошлую жизнь, свои страдания, свои испытания, надо было сообщить ему о том несчастном событии, которое разбило всю его жизнь; он обязан был все сказать, чтобы индус мог понять причины, побуждающие его спасти майора, прав он или виноват.
Не зная, что предпринять, он долго ходил взад и вперед по своей гостиной, примыкающей к каюте, куда удалялся обычно, когда ему становилось грустно. Взвесив по зрелом размышлении все обстоятельства, которые обязывали его довериться маратху, чтобы не остаться одному и не потерпеть неудачи в этом предприятии, он все еще не мог побороть своей нерешительности, своей стыдливости, когда на палубе послышался вдруг чей-то нежный и чистый голосок.
Это пела Мэри. Сердар остановился, взволнованный и дрожащий, и стал прислушиваться. Она пела старинный бургундский романс, трогательная мелодия которого так часто убаюкивала его в старинном замке Морвен, где он родился;
Мелодичный голос девушки разносился по морю среди ночной тишины, каплю за каплей вливая в душу Сердара волнующие воспоминания.
Последний звук замер уже давно, а Сердар все еще слушал. Этот голос был голосом Дианы, он рассеял его последние сомнения. Он подошел к колокольчику и позвонил… вошел слуга.
— Скажи Нариндре, что я прошу его сойти ко мне вниз.
Пять минут спустя тяжелая портьера, скрывавшая дверь, откинулась, и вошел маратх; приложив руку к сердцу, он склонил голову, как это делают обычно туземцы, приветствуя своих близких друзей.
— Сахиб желал меня видеть? — спросил он.
— Да, мой честный Нариндра! Ты нужен мне для выполнения одного из самых важных дел моей жизни… Садись и давай поговорим с тобой.
Маратх сел на циновке против своего друга. Долго, несколько часов подряд говорили они между собой, говорили тихо, хотя знали, что никто не услышит их, но в таких торжественных случаях голос действует заодно с мыслями, которые он передает…
Когда Нариндра вышел из каюты Сердара, его красные, сверкающие глаза показывали, что он был взволнован и плакал, а нужно было, я думаю, сильное волнение, чтобы заставить плакать сурового маратхского воина. Выходя, он судорожно пожал руку своему другу и сказал:
— Брат, будь уверен… мы его спасем!
Все крепко спали на борту «Дианы», кроме первой вахты. Барбассон-Шейх-Тоффель держал маленькое судно на военном положении, и араб, исполнявший обязанности старшего офицера, спокойно прохаживался по юту, когда часовой на мачте крикнул:
— Парус направо впереди!
Барбассон, спавший всегда только одним глазом в своей каюте на палубе, мгновенно соскочил с койки… но не успел он переступить порог двери, как послышался вторичный крик:
— Парус слева сзади!
— Клянусь бородой Барбассонов! — воскликнул капитан, — вот мы и влопались! Пари держу, что попали в самую середину английского флота.
— Парус слева впереди! — продолжал бесстрастный голос матроса.
Барбассон бросился на ют с биноклем в руке и принялся считать: один… два… три… четыре… пять.
А матрос продолжал снова:
— Парус направо позади!
— Пять… — говорил Барбассон, — пять… посмотрим! Будет наверное и шестой, надо пополнить полдюжины… Вот он и есть направо… из всех шести… он меньше других, это авизо… Он вместо шпиона у эскадры. Вот они, мои голубчики, всего шесть английских судов и мы посреди них. Чем не игра в шары! И все будут метить в нас. Пусть пятьсот девятнадцать дьяволов разорвут меня на части, если на этот раз все мы еще до следующего восхода солнца не будем болтаться на реях адмиральского судна… что вы скажете, генерал? — обратился Барбассон к своему другу Барнету, который случайно не спал и вышел на палубу подышать свежим воздухом.
— Тебе это лучше знать, чем мне, — отвечал Барнет, — профессия моряка единственная, которой я так мало занимался, что положительно не имею никаких сведений по науке мореплавания, чтобы в достаточной мере оценить шансы, которые дают нам возможность скрыться.