На вырубке
Погасло зарево заката,
Умолк веселый шум пилы,
И запах винно-горьковатый
Струят упавшие стволы.
Здесь, на делянке опустелой,
Где сонная клубится мгла,
Одна осинка уцелела,
Ее не тронули: мала.
Она во тьме листвой лопочет
И вздрагивает среди пней —
Как будто бы проснуться хочет,
Как будто страшно стало ей.
Замрет — и вдруг звенит спросонок,
Не в силах ничего понять,
Как пробудившийся ребенок,
Зовущий умершую мать.
Первый мост
...И вот он вырвался из чащи
По следу зверя. Но поток,
В глубокой трещине урчащий,
Ему дорогу пересек.
На берегу другом — добыча,
Для всей семьи его — еда:
Нетронутые гнезда птичьи,
Косуль непуганых стада...
Себе представив на мгновенье
Закрытый для него простор,
Затылок он в недоуменье
Косматой лапою потер.
И брови на глаза нависли,
И молча сел на камень он,
Весь напряженьем первой мысли,
Как судорогою, сведен.
И вдруг — голодный, низколобый —
Он встал, упорен и высок,
Уже с осмысленною злобой
В ревущий заглянул поток.
И, подойдя к сосне, что криво
Росла у самого обрыва,
И корни оглядев — гнилье! —
Он стал раскачивать ее.
И долго та работа длилась,
И камни падали в обрыв,
И с хрустом дерево свалилось,
Два берега соединив.
И он тропою небывалой
На берег перешел другой,
И пот со лба отер усталой —
Уже не лапой, а рукой.
Гордыня
Над пустотою нависая криво,
Вцепясь корнями в трещины камней,
Стоит сосна у самого обрыва,
Не зная, что стоять недолго ей.
Ее давно держать устали корни,
Не знающие отдыха и сна;
Но с каждым годом круче и упорней
Вверх — наискось — все тянется она.
Уже и зверь гордячки сторонится,
Идет в обход, смертельный чуя страх,
Уже предусмотрительные птицы
Покинули гнездо в ее ветвях.
Стоит она, беды не понимая,
На сумрачной обветренной скале...
Ей чудится — она одна прямая,
А все иное — криво на земле.
Тополь
Темно и тихо на разъезде,
Спят глинобитные дома;
Давно пунктирами созвездий
Прокомпостирована тьма.
И только тополь одинокий,
Встав над колючею травой,
Шумит, загадочно-высокий,
И к небу тянется листвой.
Внизу сверкают солью лужи,
И рельсы сходятся вдали;
Большой бархан горбом верблюжьим
Маячит на краю земли.
И так просторен сумрак ночи,
Так мир широк, что тополь ввысь
Все тянется, как будто хочет
У звезд бессмертьем запастись.
Верблюд
В степи расположен верблюжий завод.
Строения, изгородь, поле.
Двугорбый верблюд бактриан у ворот
Стоит кораблем на приколе.
Он важен. Не конь он, не мул, не ишак —
В пустыне, во время движенья,
Он сам себе двигатель, бог и завмаг
И сам себе база снабженья!
Но нет ни стеклянных, ни водных зеркал
Красе отразиться верблюжьей.
Давно он, бедняга, себя не видал
Ни в море, ни в речке, ни в луже.
А рядом — совсем неуклюжий на вид,
С горбами не более дыни —
Веселый малыш верблюжонок стоит,
Мохнатый кораблик пустыни.
И смотрит папаша на сына — хорош!
А после вздыхает тяжко:
«Хорош-то хорош, да со мною не схож.
В кого он горбатый, бедняжка?..»
«Хорошо и привольно на свете...»
* * *
Хорошо и привольно на свете,
Только мало мне жизни одной.
Жди меня через пару столетий
Вот на этой полянке лесной.
Выйду я, молодой и пригожий,
Из чащобы с берданкой в руках,
В сапогах небракованной кожи
И с подковками на каблуках.
Мне пугать тебя нет интереса,
На-ка фляжку, хлебни поскорей!
Я комиссией Главоблвоскреса
Воскрешен по заявке твоей.
Разожжем мы костер на рассвете,
Посидим у живого огня.
Жди меня через пару столетий,
Да смотри не старей без меня!
Утешение
За эти губы, пахнущие медом,
За грустный вздох, за ласковый упрек
Чего-чего бы только ты не отдал,
Каких бы только не прошел дорог!
Встречаться больше с ней не довелося:
Ушла, забыла, затерялся след.
Идут года. Тебе уж тридцать восемь,
А ей все те же девятнадцать лет.
Она тебя любила — может статься,
Ты был ей всех дороже — может быть.
Ушла — чтобы навек с тобой остаться,
Забыла — чтобы ты не мог забыть.
1955
Море