Но бдительный ее сосед,
Колхозный многодетный дед,
Узрел со своего крыльца
Все ухищренья стервеца.
Сельскохозяйственный старик
Агента разгадал за миг,
И, возымев благую цель,
Он деву пригласил в отель.
Не наливая ей вина,
Он молвил: «Глянь-ка из окна,
Взгляни, взгляни на бережок, —
Там твой кантуется «дружок»!»
...В тени дорических колонн
Залег оптический шпион.
Курировал он дамский пляж,
Где не в почете трикотаж...
Красавица бежит на склад,
Берет свой верный автомат.
Прицельный выстрел прогремел,
Злодей кончину заимел.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Селькор средь мирных поселян
С невестой пляшет под баян,
А графа ждет фамильный склеп...
Моральный уровень окреп!
Горный мираж
Земля июльской духотой томима.
Иду, изнемогая от жары.
Тропинка вьется, будто струйка дыма,
По склону раскаленному горы.
А выше — облака, прозрачный холод,
Большие незнакомые цветы.
И подо мною горы — будто город,
Подвергшийся атаке с высоты.
Тот город великанский, невсегдашний,
Как бы окутан дымной пеленой,
Кривые скалы высятся, как башни,
Взрывною накрененные волной.
Там осыпи — как рухнувшие зданья,
Гигантские расщелины, зубцы —
Как будто от прямого попаданья
Гранитные обрушились дворцы.
Как лопнувший водопровод, бурливо
Со дна ущелий-улиц бьет вода,
И корни сосен вьются по обрывам,
Как порванные взрывом провода.
Повсюду — раны, вмятины, ушибы —
Распотрошенный великаний кров.
Над пропастями нависают глыбы —
Останки уничтоженных мостов.
Но вот с небес, из облаков парящих,
Из дымных, из бензиновых высот
Спадает солнце в море — как горящий,
Зенитками подбитый самолет.
Уже в долинах и свежо, и сыро,
Весь мир окутан синей тишиной,
И вся земля, взыскующая мира,
Невидимо сливается со мной.
Приглýшенно во сне листва лопочет,
Уснув, прильнула к пристаням вода,
И чутко спят, светясь в просторах ночи,
Людьми воздвигнутые города.
Вещи
Умирает владелец, но вещи его остаются,
Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей, беды.
В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются
И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды.
Может быть, для вещей и не стоит излишне стараться, —
Так покорно другим подставляют себя зеркала,
И толпою зевак равнодушные стулья толпятся,
И не дрогнут, не скрипнут граненые ноги стола.
Оттого, что тебя почему-то не станет на свете,
Электрический счетчик не завертится наоборот,
Не умрет телефон, не засветится пленка в кассете,
Холодильник, рыдая, за гробом твоим не пойдет.
Будь владыкою их, не отдай им себя на закланье,
Будь всегда справедливым, бесстрастным хозяином их:
Тот, кто жил для вещей, — все теряет с последним дыханьем,
Тот, кто жил для людей, — после смерти живет средь живых.
Природе
Смогли мы летать научиться,
Хоть крыльев и нет за спиной, —
А все же завидуем птицам
И легкости их неземной.
Есть где-то иные закаты,
Есть где-то — неведомо где —
Планеты, где люди крылаты,
Где люди как рыбы в воде.
А ты и суровей, и строже,
Природа, недобрая мать:
Как рыбы мы плавать не можем,
Как птицы не можем летать.
На свете нам многое нужно;
Пусть щедрою ты не была —
Но ты нам, нагим, безоружным,
Упорство и зависть дала.
Ты нас не хранила от бедствий,
От мора, от моря невзгод, —
Но каждый, обиженный в детстве,
Сметливым и жадным растет.
Так завистью, хитростью, силой
Наследует Землю навек
Нагой, безоружный, бескрылый,
Бессмертный твой сын — Человек!
Ручной волк
У лесника в прокуренной сторожке
Домашний волк живет не первый год.
Он незлобив, не тронет даже кошки,
Он, как собака, домик стережет.
Когда-то у оврага, в дальней роще,
В неистовую позднюю пургу,
Лесничий взял его волчонком тощим
И преданного выкормил слугу.
Но в феврале, когда метель клубится,
Волк смотрит настороженно во тьму,
И сам хозяин в эти дни боится
Его погладить, подойти к нему.
Там где-то стая ждет его прихода,
Его зовет клубящаяся мгла, —
И, может быть, голодная свобода
Ему дороже теплого угла.
Хозяин, бойся этой волчьей стати
И очень-то не доверяй ему —
Злом за добро он все равно отплатит,
На вой волчицы кинувшись во тьму.
Ни ласкою, ни хлебом, ни пинками
Не пробуй возвращать его назад —
Он горло перервет тебе клыками,
И ты же будешь в этом виноват.
Он просто волк, он не собачьей масти,
И он уйдет, забыв, что он ручной,
От теплого навязанного счастья
В метель и холод, в неуют ночной.