На двадцать семь дневных полетов птицы
(Доподлинно так в книге говорится)
Он всех врагов отбросил от границы,
И вот с победой в боевом строю
Вернулся он, не знавший поражений,
Склонить пред императором колени
И верность подтвердить ему свою.
Пред летней резиденцией владыки
Расположил он лагерь свой великий,
И, под толпы приветственные клики
Сойдя с лимонногривого коня,
В доспехах медных, грузен и степенен,
Поднялся он по яшмовым ступеням,
Руки движеньем стражу отстраня.
И царь царей, властитель вод и суши,
Тысячелетний этикет нарушив,
Добросердечен и великодушен,
Шагнул к нему — и чашу преподнес
С вином, достойным полководца славы,
С вином без горечи и без отравы,
С древнейшим соком виноградных лоз.
Такой нежданной чести удостоен,
С поклоном чашу принял старый воин,
Но не пригубил. Сердцем неспокоен,
Он вниз, на луг, невольно бросил взгляд,
Где наклонилась, жаждою влекома,
Над каменною чашей водоема
Усталая толпа его солдат.
Не с ними ли в походе дальнем пил он
Гнилую воду, смешанную с илом?
Не с ними ли пред смертью равен был он?
Теперь один за всех в почете он.
Он с войском шел по вражескому следу —
И вот не с войском делит он победу, —
От войска он победой отделен!
И что-то в сердце тайно всколыхнулось,
И что-то в нем дремавшее проснулось,
И Справедливость поздняя коснулась
Его своим невидимым крылом:
Минуя царедворцев и министров,
Сошел он вниз решительно и быстро,
И выплеснул он чашу в водоем.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тот царь забыт. О давнем том походе
Лишь в книгах мы подробности находим.
Но песнь о старом воине в народе
Звучит еще и в наши времена.
А в водоеме все вода струится,
И, говорят, доныне в ней хранится
Тончайший привкус древнего вина.
Поэзия
Даря человечество песней,
Забыв и покой, и ночлег,
Она без дотаций и пенсий
Вступает в наш атомный век.
И пусть электронному зренью
Доверено многое, но —
Все грани любого явленья
Искусству лишь видеть дано.
Пока вычислительный робот
Свершает свой верный расчет,
Поэзии пристальный опыт
По тысячам русел течет.
И где-то в работе бессрочной,
Что к легким успехам глуха,
С наукой смыкается точной
Точеная точность стиха.
Над прозой
Труднее становится вдвое,
Когда вдруг почувствуешь ты,
Что вот наконец-то в герое
Живые возникли черты.
Пока он был мертвою глыбой,
Ты тропкой тащить его мог;
Он ожил — и сразу на выбор
Потребовал сотню дорог.
Путями побед и лишений
Шагает он, споря с тобой, —
И тысяча тысяч решений
Таится в детали любой.
Куда повернуть выключатель?
Над строчкою думай, потей.
Есть мрак — соучастник зачатий,
Есть свет — соглядатай смертей.
Праздники
Бывало — жарили, варили;
Бывало — гости до утра.
Мне ж, чуть стемнеет, говорили:
«Повеселился, спать пора».
Хотя бы в скважину дверную
Взглянуть хотелось мне до слез
В жизнь праздничную, в жизнь иную —
В ту, до которой не дорос.
И, пробуя со сном бороться,
Я верил, отходя ко сну,
Что самый праздник-то начнется,
Когда я накрепко усну.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как быстро годы пролетели!
А старость будет ли добра?
К сосновой подведет постели
И скажет: «Пожил, спать пора!»
Что, если было бы возможно
Проснуться — и найти к вам путь,
Цветком пробиться придорожным
И незаметно, осторожно
В грядущий праздник заглянуть?
Отражение в реке
Река глубокая. Над ней
Прибрежный наклонился сад —
И отражения ветвей
На плоском зеркале лежат.
Порой колышет их волна,
Но, безучастна и темна,
Под пленкою зеркальной спит
Таинственная глубина.
Вот если б лак содрать с волны,
Поверхность зеркала разбить,
Чтоб всею глубью глубины
Цветущий мир отобразить!
Середина марта
Ходит, в высоту подброшенное,
Облачко над головой;
Как ботинки неразношенные,
Снег скрипит на мостовой.
День такой сегодня новенький,
Он чему-то очень рад,
И сосульки, как морковинки,
Соблазнительно висят.
И по взгорью к лесу синему
Путь-дорога пролегла —
Холодна еще по-зимнему,
Да по-вешнему светла.
Черемухи
Черемухи наклоняются
Над омутами реки,
Глядят на них, восхищаются
Зеркальные двойники.