Он должен коней дерзновенных
Построить в порядке таком,
Чтоб в лад их копыта стучали
И чтоб не сбивались с пути.
Он должен коням укрощенным
Отменную выучку дать,
Оставить в них гордость и силу,
Но рифмами крепко взнуздать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А после поэт в колесницу
Впряжет усмиренных коней —
И все, что душе его снится,
Поведает в песне своей.
6. Уголья
В своей угодливости вязкой
Порою жалок ты, пиит.
Но за одическою маской
Взор прорицателя горит.
Всё восклицанья, уверенья
И похвала на похвале, —
И вдруг блеснет огонь прозренья
В дифирамбической золе.
Слова тревоги и печали
Жгут, будто уголья в горсти.
И легче быть за них в опале,
Чем вслух их не произнести.
7. Квадратик
...Тредиаковский смотрит хмуро —
Не ко двору он при дворе.
Поэт, конечно, не фигура
В дворцовой шахматной игре.
Он кто? Не пешка проходная,
Не конь, не слон и не король.
Ах, у него совсем иная,
Невыдающаяся роль.
Он стихотворным занят вздором,
Он беден, он простерт в грязи, —
Он тот квадратик, по которым
Ступают пешки и ферзи.
Но всё так суетно и бренно —
Фигуры, судьбы, игроки...
Всех побеждает неизменно
Пространство шахматной доски.
У белых ли, у черных счастье —
Решают в споре мастера,
Но умирают обе масти,
Когда кончается игра.
И время — судия всезрящий, —
Смешав и деготь, и елей,
Кладет в один и тот же ящик
Двух враждовавших королей.
От коронаций до агоний
Веками выверен маршрут.
Мрут царедворцы, гибнут кони
И лишь квадратики живут.
8. Опала
Накоплен веком горький опыт,
Прямой опасен разговор.
Наоборот прочтите ропот —
И обозначится топор.
Но, кроме смерти, есть опала,
И от нее не жди добра:
Кого она к рукам прибрала —
Как бы казнен без топора.
Из мира, где царят и судят,
Она ведет в подвальный мрак,
В мир еле теплящихся судеб,
В мир приживалок и собак.
Она тебя загонит в угол,
Огонь погасит дотемна,
Она теперь твоя подруга,
Твоя владычица она.
9. Похороны
Ужель на могильное тленье,
На пару аршинов земли
Сменяются все откровенья,
Все версты и штормы Земли?
Возница торопит лошадок,
Он после им даст отдохнуть;
С Двенадцатой линии краток
К Смоленскому кладбищу путь
Когда умирают поэты,
Столица не плачет о них,
Но воды таинственной Леты
Свой ход замедляют на миг.
И как бы незримые тени
На город кладет тишина,
И необратимой потерей
Природы душа смущена.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Возница всё гонит и гонит,
За гроб задевая кнутом, —
Чем нас торопливей хоронят,
Тем дольше их помнят потом.
10. Успокоение
На крестах и на плитах иней,
Не прочесть, кто лежит под ними.
Спят отважные, спят неважные,
Вьюга треплет венки бумажные.
Над холопами, над министрами
Вьется вьюга белыми искрами.
Под землей, снежком запорошенной,
Спят плохие и спят хорошие.
Спят до старости жизнь любившие,
Спят и сами себя убившие,
Спят последний армяк пропившие,
Спят хоромы себе нажившие,
Спят на баржи дрова грузившие,
Спят стихи о себе сложившие.
Замогильная, заоградная
Уравниловка беспощадная.
11. Связной
Меж настоящим и грядущим
Природа стену возвела.
Никто за стену не допущен —
Хвала напрасна и хула.
Нам кажется она прозрачной:
Там, за хрустальною корой,
Мир, то сияющий, то мрачный,
Приоткрывается порой.
А ежели она зеркальна?
Я вглядываюсь — в ней до дна,
Как новоявленная тайна,
Былая жизнь отражена.
И, словно будущим рожденный,
Из прошлого — навстречу мне —
Гонец шагает, отраженный
В зеркально-зыбкой глубине.
Он из былого, из былого
Спешит, бесхитростный связной,
Неся неведомое слово,
Еще не сказанное мной.
Забывание
Если помнить все на свете,
Ставить все в вину судьбе, —
Мы бы, как в потемках дети,
Заблудились бы в себе.
Утонув в обидах мелких,
Позабыв дороги все,
Мы кружились бы, как белки
В безысходном колесе.