А последний наставник домовитый такой, деловитый,
Осторожный такой, будто сделанный из динамита;
Он, скупец, все глядит на часы,
Он дни, как червонцы, считает;
Он мне шепчет, что только для стран и народов
Вековечная Вечность течет по спирали,
Но для человека под старость
Изгибается время по кругу,
Как змея, — чтобы хвост свой ужалить.
«С годами краса наша тает...»
* * *
С годами краса наша тает,
С годами — греши не греши —
Морщинится и выцветает
Лицо — этикетка души.
Душа не стареет, умнеет,
В бессмертие рвется она, —
Но вечною быть не умеет,
Телесным законам верна.
О тело, непрочный контейнер,
Конструкторский брак бытия!
Ты станешь компостом для терний,
Щепоткою пепла... А я?
Душе моей снятся дороги,
Не хочет она на покой, —
Но груз погибает в итоге
Из-за упаковки плохой.
Открытая ночь
А. А. Михайлову
Этот хутор литовский
В стороне от шоссе
Не простой, не таковский,
Не как прочие все.
Этот хутор литовский
На озерной косе
Предстает мне в чертовской,
Марсианской красе.
Ночью гляну с крыльца я —
Чудеса предо мной
Возникают, мерцая
Над седой пеленой.
Там — не дивные горы,
Не таинственный скит
И не ангельский кворум
У прибрежных ракит, —
Там конструкции странной
Кто-то строит мосты
Из теней, из тумана,
Из цветной темноты;
Там нездешние зданья
Кем-то возведены
Из росы и молчанья,
Из осколков луны.
...Может, мир необычен
В самой сути своей,
А в Галактике нынче
Ночь открытых дверей?
Может, кто-то ответа
Ждет на давнюю весть?
Может, то, чего нету, —
Тоже все-таки есть?
«Макромир мне непонятен...»
* * *
Макромир мне непонятен,
Стыну у его дверей, —
Он почти невероятен
В необъятности своей.
В микромир бы мне пробраться,
В мир незримых величин,
В край, где корни коренятся
Всех последствий и причин;
В царство малых измерений
Вникнуть, где на миллион
Действенных микромгновений
Миг обычный расщеплен;
В государство дробных чисел
И неведомых чудес,
От которых мы зависим
Более, чем от небес...
Размышления о стихах
Стихи — не пряник, и не кнут,
И не учебное пособие;
Они не сеют и не жнут —
У них задание особое.
Они от нас не ждут даров,
Открещиваются заранее
От шумных торжищ и пиров,
От хищного преуспевания.
Милее им в простом быту,
Почти неслышно и невидимо,
Жить, подтверждая красоту
Всего, что вроде бы обыденно.
Но в громовые времена,
Где каждый миг остер, как лезвие,
На помощь нам идет она —
Великодушная поэзия.
Где пули свищут у виска,
Где стены и надежды рушатся,
Припомнившаяся строка
В усталых пробуждает мужество.
...Тоска, разлука ли, болезнь —
Что ни творится, что ни деется, —
Пока стихи на свете есть,
Нам есть еще на что надеяться.
Милость художника
На старинной остзейской гравюре
Жизнь минувшая отражена:
Копьеносец стоит в карауле,
И принцесса глядит из окна.
И слуга молодой и веселый
В торбу корм подсыпает коню,
И сидят на мешках мукомолы,
И король примеряет броню.
Это все происходит на фоне,
Где скелеты ведут хоровод,
Где художник заранее понял,
Что никто от беды не уйдет.
Там, на заднем убийственном плане,
Тащит черт короля-мертвеца,
И, крутясь, вырывается пламя
Из готических окон дворца,
И по древу ползет, как по стеблю,
Исполинский червец гробовой,
И с небес, расшибаясь о землю,
Боги сыпятся — им не впервой.
Там смешение быта и бреда,
Там в обнимку — чума и война;
Пивоварам, ландскнехтам, поэтам —
Всем капут, и каюк, и хана.
...А мальчишка глядит на подснежник,
Позабыв про пустую суму,
И с лицом исхудалым и нежным
Поселянка склонилась к нему.
Средь кончин и печалей несметных,
Средь горящих дворцов и лачуг
Лишь они безусловно бессмертны
И не втиснуты в дьявольский круг.
Сальери
1. «Мой век, как пронзительно прав ты...»
* * *
Мой век, как пронзительно прав ты
В неброских оценках своих —
Костлявая, бледная правда
Милей, чем раскормленный миф.