В бесхитростную эклектичность,
В нарушенную монотонность,
В уютную асимметричность,
В тревожную незавершенность.
На стенах — звериные морды,
Русалки с улыбкой усталой, —
Как накипь на стенках реторты,
Где варево века вскипало.
Вглядеться в изогнутость линий,
В растительно-зыбкий орнамент —
Поля стилизованных лилий
Качнутся, заходят волнами.
И дух перехватит, и тело
Подернется кожей гусиной, —
Былое к тебе долетело
Щемящим ознобом Цусимы...
2. «Не перед своим ли закатом...»
* * *
Не перед своим ли закатом
Я новое нечто приметил
В загадочно-витиеватом
Модерне начала столетья?
Он был в свое время осмеян,
Строительной классике вызов, —
Но вьются невинные змеи
У плавно-капризных карнизов.
И прячутся грустные дамы
В своих травянистых прическах —
На лицах блокадные шрамы
Залечены серой известкой.
О зодчество! Память о тех, кто
Могильной взошел муравою...
Что снилось тебе, архитектор,
Пред первой войной мировою?
Твои потаенные мысли,
Наяды твои и дриады,
Как ветром гонимые листья,
Летят, облепляют фасады.
Я, словно в прозрении неком,
Шагаю, дивлюсь, наблюдаю —
И в детство двадцатого века,
Как в море, впадаю, впадаю...
Мысли о моде
Стареют нынче вещи со скоростью зловещей,
Взяла, взяла их мода в безжалостные клещи.
Портной, дизайнер, зодчий на выдумки охочи —
А жизнь вещей с годами короче и короче.
Ах, мода-чаровница, коварная резвушка, —
С утра она девица, а к вечеру — старушка.
При первом одеванье стареют одеянья;
Устаревают зданья в процессе созиданья.
Служа людской гордыне, мелькают макси, мини;
Панбархат и дерюга спешат сменить друг друга.
Дряхлеют все предметы, отставшие от моды:
На свалках спят буфеты, на слом идут комоды.
В жилые кубатуры, блестя от политуры,
На ножках рахитичных вбегают гарнитуры.
Изделья-модерняги в дома вступают бойко —
Не ведают, бедняги, что всех их ждет помойка.
Вещей собачья старость, их ранняя усталость
Наводит на раздумья и может вызвать жалость.
Но все же я старенья предметов и строений
Оплакивать не стану в своем стихотворенье.
Портной, дизайнер, зодчий, бранить я вас не смею:
Стал век вещей короче — стал век людской длиннее.
Мы словно на подводы, на моды и на вещи
Свои сгружаем годы, чтоб нам шагалось легче.
Другу детства
На пустыре бугристом том,
Где мы играли в прятки,
Двенадцатиэтажный дом
Краснокирпичной кладки.
Я из весенней темноты
Гляжу в свое былое —
Крапиву вижу и кусты
Сквозь здание жилое.
Просвечивает сквозь фасад
Тропинка, где по снегу
Лет пятьдесят тому назад
Я без одышки бегал.
И слышу голос свой и смех
На пустыре косматом,
Где ты, невидимо для всех,
В минувшее впечатан.
...Здесь незнакомые живут,
Но вечно и всечасно
Все дети, что играли тут,
Присутствуют негласно.
«Подмигни мне из вечности...»
* * *
Подмигни мне из вечности,
Друг забывчивый мой.
Из седой бесконечности
Просигналь по прямой, —
Не пора ль мне готовиться
В край, где встретимся мы,
Где ни сна, ни бессонницы,
Где ни света, ни тьмы?
Моленье к дисциплине
Пусть в упрямости ослиной
Упрекнет меня иной, —
Мать святая Дисциплина,
До конца пребудь со мной!
На путях и бездорожьях
В боевые времена,
Где никто помочь не сможет,
Выручала ты одна.
И не раз ты, мне на благо,
В худшую из худших зим
Подбодряла доходягу
Грубым окриком своим.
Будь такою, как бывала,
Не чинись со стариком, —
От почетного привала
Отгони меня пинком!
Командирствуй безотказно
Средь житейской маеты
И над безднами соблазнов
Наводи свои мосты.
Без тебя мне будет горше.
Пребывай до склона дней
Беспощадной контролершей
Зыбкой совести моей, —
Чтоб вошел я ровным шагом
В ту таинственную тьму,
Где ни робость, ни отвага
Не помогут никому.
Ода медицине
Ныне лекарства вступают на царство!
Дабы пресечь болезней коварство,
Лечится каждый, чуть занеможет;
Те, кто здоровы, — лечатся тоже.
В давние дни простуды и травмы
Сами лечили настоями трав мы, —
Ныне чуть что — надо ль, не надо —
Всяк вызывает лекаря на дом.