В кусты он отбросил находку,
Промолвив себе самому:
«Добро б там вода или водка,
А счастье такое — к чему?
Коль смертны все люди на свете —
Бессмертья не надобно мне...»
И дальше побрел по планете
С надеждою наедине.
В лохмотьях, в немыслимой рвани,
Побрел он за счастьем своим.
Всплакнули инопланетяне,
Следившие тайно за ним.
Им стал по-семейному близок
Мудрец, не принявший даров, —
И Землю внесли они в список
Неприкосновенных миров.
Птахи
Г. Горбовскому
Вьются в дворике больничном
От рассвета дотемна
Воробьишки и синички —
Поднебесная шпана.
Из-за зерен, из-за крошек
Ссорятся они, — а всё ж
Злых, коварных, нехороших
Ты меж ними не найдешь.
Спорят птахи-недотроги,
Подымают кутерьму, —
А потом замрут в тревоге,
Не понятной никому.
И по общему решенью
Вдруг взмывают в высоту, —
И земные отношенья
Забывают на лету.
Кате
Дождь с утра. Разбилась чашка.
Неприятности — кругом.
Гибнет новая рубашка
Под электроутюгом.
Ты в окно глядишь на тучи,
Говоришь, что всё — не впрок,
Говоришь, что невезучий
Нынче выдался денек.
«Радуйся таким печалям, —
Возражаю я тебе. —
Мелочами, мелочами
Платим пошлину судьбе».
1982
Из зала
В старом фильме совсем молодые
По экрану артисты снуют,
На пригорки взбегают крутые,
Довоенные песни поют.
И костры разжигают в долине,
И дурачатся, прячась в тени,
И не знают герой с героиней,
Что на пенсии нынче они.
Значит, молодость не отмерцала
И навеки осталась при них...
Мы подсматриваем из зала,
Как целует невесту жених.
Вместе с ними и мы торжествуем,
У чужого пригревшись костра, —
Мы ведь тоже в былом существуем,
Но никем не заснята игра.
«Припомнится давний мотив...»
* * *
Припомнится давний мотив,
Базарная, нищая песня, —
И, душу за шкирку схватив,
Уносит тебя в поднебесье.
Уносит от писем и книг,
От прочных земных декораций,
От мнений, которым привык
Уверенно повиноваться.
Без груза надежд и тревог
На несколько тайных мгновений
Возносишься ты, как дымок
Над пеплом своих достижений;
Не к свету и не в темноту,
Не в райскую тишь и отраду, —
Возносишься в ту высоту,
Где даже и счастья не надо.
Археология души
На вокзалы надежд и стремлений,
На мечтаний твоих города
Оседали песчинки мгновений,
Наползали барханы-года.
Что обрушилось, что там осталось,
Что хранит сокровенная глушь?
Призадумайся. Все мы под старость
Археологи собственных душ.
Пусть вонзается памяти заступ
В глубину спрессовавшихся дней:
Может, в прошлом и нечем похвастать, —
Но грядущее станет видней.
Том XX
На задворках эпох и на свалках забытых событий
Бродит мудрый историк — и ждет небывалых открытий.
В его памяти книги большими лежат штабелями,
О минувшем он пишет, то черня его, то обеляя.
А история длится, отвергая каноны и схемы.
Мы творим ее сами, — выходит, историки все мы.
Только жаль, что свой век оценить мы при жизни не сможем:
Том XX прочтут те, которые нас помоложе.
1983
С залива
Бормочет вода за кормою,
Волна набегает на мель;
Закат полукруглый над морем —
Как вход в межпланетный тоннель.
И город, в сиянье вечернем
Встречающий ночи приход,
В таинственно-вечном значенье
Отсюда душе предстает.
Как встарь — золоченые шпили
И мирные окна вдали...
А что, если не уходили
Все те, что навеки ушли?
И может быть, если вглядеться, —
С залива увидеть смогу
Друзей довоенного детства,
Что ждут меня на берегу?
Явились из тьмы сокровенной —
И молча на пирсе стоят,
И в должное время мгновенно
Подхватят причальный канат.
Опасная осторожность
У мирного домашнего огня
Со мной присядьте на закате дня —
Об Осторожном выслушайте басню.
Он для себя построил прочный дом;
Один, один он поселился в нем —
Ведь одному живется безопасней.
Грабителей он ждал со всех сторон, —
Поэтому стальные брусья он
Вмонтировал в оконные проемы;
Он врезал в дверь четырнадцать замков,
Чтоб от двуногих оградить волков
Свои единоличные хоромы.